Серая мать

К спине Серой Матери у того места, куда вонзился вертел, приник Семен. Оружие, оказавшееся копией, распадалось в его руках, как и тело убитого монстра, оставляя на месте рукоятки кровоточащую дыру в шее парня. Олеся чувствовала его боль. Видела, как стелется вокруг молочное облако – не пища в физическом смысле, но нечто, способное придать сил.

Семен захрипел, заставляя Олесю вернуться к своему «настоящему» зрению. Неестественно серая плоть под чешуйками отслаивающейся кожи исчезла. Теперь Олеся видела только дымку вокруг его тела. Желтого почти не осталось.

Она прислушалась.

– …в подвал… не хочу… в подвал… хочу… спастись…

Как долго сможет протянуть его раненое, изменившееся (измененное) серое тело, предназначенное для другого мира? Как долго еще протянет ее собственное?

Проглотив резанувший горло ком, Олеся вдохнула – так глубоко, как только смогла. Она продолжала жадно вдыхать, втягивая в себя молочную дымку.

Она тоже хотела спастись.

Когда на настоящей лестнице сверху зашаркали чьи-то настоящие шаги, Олеся почувствовала, как между ее пальцами просыпается то, что было когда-то Семеном.

Внезапное нападение. Жгучая жидкость, выплеснутая прямо в лицо. Амнезия.

Она была жертвой (чудом), ей верили. До сих пор искали несуществующего злодея. Подозревали Васю, но у того было алиби: в момент «нападения» он уже лежал в реанимационной палате наркологии. Неровная куча мелкого серого песка, в которой нашли Олесю, осталась загадкой, укрытой покровами мнимой потери памяти.

Пусть ломают головы. Пусть ищут. Олесе было все равно. Она наконец возвращалась домой.

В родительском доме ничего не изменилось. Мама и папа, осунувшиеся, поблекшие, вели ее под руки, но, оказавшись на веранде, Олеся мягко высвободилась. Коснулась стены, прошла вперед, к двери в прихожую. Безошибочно отыскала ручку среди мельтешения серых контуров, потянула за нее и отворила дверь. В прихожей разулась и так же, ведя руками по стенам (больше для родителей, чем для себя), прошла в комнату. Села на диван.

Одна рука привычно легла на запястье другой. Обе ладони сковывала сеть рубцов, но участки кожи между ними сохранили способность чувствовать. Олеся ощущала круглый циферблат часов – разбитых, бесполезных, но по-прежнему таких дорогих.

Почему дедушка не рассказывал никому о бабушке, о том, какая она была? Не понимал? Почему бабушка не рассказывала о себе сама? Хотя бы папе, своему сыну? Ведь тогда все могло бы сложиться иначе…

Олеся не хотела повторять этой ошибки.

Из-за натянутого лоскута пересаженной кожи говорить было трудно, но Олеся уже приняла решение:

– Я хочу вам кое-что рассказать.