Серая мать

Алый сгусток плоти, на ходу обрастающий костяными шипами, рванулся в сторону, едва не задев ее. Она звала его, но тщетно. Для Дитя существовала лишь мягкая живая гора, истекающая питательными миазмами – такими густыми, что Серая Мать видела их, даже не присматриваясь специально.

Она не ожидала, что Дитя будет способен на подобное так скоро.

Ощетинившийся собственными костьми монстр впился в жертву. Распахнутая пасть погрузилась в желеобразную плоть, вбирая ее вместе с текучим страданием. Жидким. Жгучим. Несостоявшаяся Колыбель содрогнулась, обхватила своего хозяина бесформенными конечностями. Десятки новообразованных папул раскрылись, выплескивая едкую кислоту на не защищенное кожей тело.

В отличие от своей Матери, Дитя мог кричать.

Толстое щупальце, изогнувшееся у входа в тамбур, отбросило Серую Мать назад.

Такого не могло быть. Не должно. Но было.

Ангелина больше не слышала ее. И не собиралась подпускать к себе. Никого, никогда. Поэтому, когда Серая Мать приблизилась к ней снова, на конце щупальца раскрылась еще одна розетка. Брызнувшая жижа окропила чешуйчатую серую кожу, задымилась, прожигая насквозь.

Угрем извиваясь по полу, Серая Мать рвала когтями перила, ступени, стены, собственными руками разрушая то, что создавала с таким трудом. Горсти пыли и каменистой крошки впечатывались в обожженную кожу, чтобы вобрать в себя часть кислоты, чтобы хоть немного утолить эту невозможную животную боль…

9

Слепой удар длинной лапой вышиб воздух из легких, спихнул Олесю на лестницу, прочь от Семена. Пылающие непрекращающейся болью ладони покрылись склизким, локоть ткнулся во что-то отвратительно-мягкое, воняющее смертью.

«Толенька».

В горле заклокотало. Из дыры на месте носа снова закапало. Кашляя, Олеся скрючилась на ступенях и отвернулась к стене. С трудом вдохнула, превозмогая тошноту. К запаху смерти примешивалось кислое. От этого нового запаха все внутри немело: казалось, лицо вот-вот ошпарит еще один едкий плевок.

«Я больше не вижу… Почему я больше не вижу?»

Потемневшая серая муть клубилась перед… глазами? Нет, конечно нет. Не было больше никаких глаз. Было… что-то другое. А сейчас исчезло и оно.

«Господи… Господи, что бы это ни было, оно мне нужно! Пожалуйста!»

Что-то шумело, возилось впереди и выше нее. Затылок и спину накрыло веером каменной крошки.

Замерев, Олеся снова сжалась в комок. Ослепший, почему-то все еще живой комок, дрожащий рядом с выпотрошенным трупом. В ушах шумело. Сверху беззвучно упали еще камешки. Легкие жгло от поднявшейся пыли. В бок упирались шершавые края ступеней. Душно. Жестко. Больно. Только ноги больше не болели – Олеся просто не чувствовала их.

Кислый запах мешался с пылью, растворялся, пропадал. А может, это последние рецепторы плавились в ее изуродованном носу и тоже проваливались в черную дыру.

Зачастившее сердце болезненно распирало грудь изнутри. Казалось, оно вот-вот разорвется, не выдержав давления. Ее пугала не смерть как таковая. Страшно было умереть, так и не успев ничего сделать. Не узнав, сумела ли она помешать им. Если нет… Если все напрасно…

«Не думай».

«Просто делай».

Прижав кровоточащие ладони к груди и не смея поднять голову, Олеся медленно подтянула свое тело на одну ступеньку вверх, упираясь локтями. Вдохнула. Выдохнула, слушая взбесившееся сердце. Оно могло остановиться в любую секунду, но пока что не остановилось. Поэтому Олеся подтянулась еще.

Вдох.

Выдох.

Сердце.

Еще.

Еще.

Она добралась до конца лестницы, где нечто продолжало бесноваться, натыкаясь на стены. Где-то впереди, совсем близко, был Семен, но Олеся не могла заставить себя протянуть руку и найти его. Она не знала, что там. Не знала, куда (в кого) на этот раз попала жгучая слизь, пахнувшая кислым. Не хотела снова соприкоснуться с ней.

«Я еще жива».

«Я все еще жива».

«Где она?»

То, что Олеся слышала сквозь непрекращающийся грохот крови в ушах, не было звуком. Это был крик боли, но тот, кто издавал его, не кричал. Это было… молочной дымкой в чае. Их пищей. А теперь – их страданием.

«Она тоже жива…»

«Она не должна пройти наружу…»

«Я… не позволю ей».

Рывком задрав голову, поначалу Олеся «увидела» все то же: серые помехи на сером фоне. Почувствовала, как плечи повело в сторону – закружилась голова. Расставив локти пошире, Олеся позволила себе упасть в черную дыру.

А потом увидела фейерверк.

Желтое, фиолетовое, красное, белое…

Вспышки ослепляли, прошивали мозг иглами боли, но она знала, что если опять опустит голову, если перестанет смотреть, то может никогда больше не увидеть их снова. И Олеся смотрела. Череп трескался, как разбитый горшок, не в силах вместить в себе все, что она была способна увидеть, но она продолжала смотреть.

Желтое – справа. Сжалось почти до точки. Семен.

Красное, белое – слева. Вот-вот готовы погаснуть, сожрав друг друга.

А фиолетовое горит все так же ярко. Вертится на месте и горит. Истекает молочным. И продолжает жить.

«Я не позволю ей».