Серапионовы братья. 1921: альманах

Маленький человечек на площадке Городской думы разгорячился. Двадцать пятую речь говорит. Жарко.

Женщина в платке объясняла Наташе:

— Вот улица сейчас направо, так вы по этой улице не идите. А потом еще будет улица — налево. Так вы и по этой улице не идите. А третья улица…

Из-за женщины вывернулся человек в мягкой шляпе. Широкая борода падала на мятый пиджак, и было совершенно неизвестно, есть у человека воротничок и рубашка или нет.

— Я к вашим услугам, мадмуазель. Вам куда? Идемте, мадмуазель…

— Мне нужно…

— Я к вашим услугам, мадмуазель. Я уже знаю, куда вам. Идемте, мадмуазель…

— Откуда же вы знаете?

— Я к вашим услугам, мадмуазель, Я все знаю. Идемте, мадмуазель…

— Позвольте! Оставьте руку! Мне нужно…

— Я к вашим услугам, мадмуазель, но мне некогда. Я прошу вас не задерживать меня, мадмуазель…

— Я вас не задерживаю.

Люди кольцами обвивались вокруг Наташи.

— Я занятой человек, мадмуазель, а вы меня изволите задерживать.

— Да вы можете идти.

— Хорошо «идти», когда протолкаться теперь из-за вас нельзя…

Толпа волновалась:

— В чем дело? Кого? Раздавило? Что? Большевичка?

И пошло кружить по кольцам, обвившимся вокруг Наташи.

— Большевичка! Большевичка!

Наташа — в центре страшного зеленого круга. Не двинуться с места, как во сне. Змея напружилась для прыжка, выпускает ядовитое жало. И вдруг — хорошо. Вот-вот укусит. Пусть. Наташа даже улыбнулась.

И вдруг кольца развернулись.

— Пропустите, граждане. Это вы, Наталья Владимировна?

— Да. Я не понимаю. Я хотела спросить дорогу…

Поручик Архангельский спокойно зажал широкую бороду, дернул — так и есть: ни воротничка, ни рубашки. Волосатая грудь.

— Отведите его, граждане, в Комиссариат. Это неопасный человек. Это вор, граждане.

Толпа обвилась вокруг человека без бороды.

— Большевика поймали! Большевика!

Наташа объясняла, волнуясь:

— Понимаете, я просто спросила дорогу — мне нужно было…

— А куда вам было нужно?

— Сегодня один мой знакомый уезжает с маршевой ротой на…

— В каком полку?

— В 387-м полку.

— Знаю. Уехала уже маршевая рота, Наталья Владимировна. Еще вчера уехала.

— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!

— Да, вчера уехала, Наталья Владимировна.

А на Глухаревской улице к ночи все жители повылезли из своих нор и глазели. На Глухаревской улице — Марсельеза, барабанный бой и булыжная поступь солдат маршевой роты. И только на вокзале, в вагонах, солдаты затянули свое, не французское:

Лучше было, лучше было не ходити,
Лучше было, лучше было не любити.

Не было конца песне. Не было конца вросшим в рельсы вагонам. А за тупыми задами поездов — огромное черное поле. Рельсы уходили в черное поле. И в черном поле потонул черный поезд, железными цепями аккомпанирующий солдатской песне.

V

Огненные стрелы прорезали бегущую за окном темноту. Казалось, поезд летит с аэропланной скоростью. Но нет! Поезд делает десять верст в час и останавливается у каждого полустанка. Там, откуда едут к морю Наташа и поручик Архангельский, — багровое небо. Это Петербург бросил вверх свои огни.

Поручик Архангельский щелкнул портсигаром.

— Тут курить не полагается! Это вагон для некурящих!

Поручик Архангельский вынул из портсигара папиросу. Бритая рожа оскалила гнилые зубы:

— Это вагон для некурящих!

Поручик Архангельский зажал папиросу зубами.

— Вы не имеете права тут курить! Я не выношу табачного дыма!

Поручик Архангельский посмотрел сквозь бритую рожу и закурил. На бритой роже то красное — революция! — то белое — сдаюсь! Рот открывается и закрывается. Бритая рожа исчезла. Одни.

— А кто ваш знакомый в маршевой, Наталья Владимировна?

— Ах, не говорите! Это ужасно, что я не успела его проводить. Я теперь просто не живу. Это странная история…

— А вы расскажите, Наталья Владимировна.

— Ах, это ужасно! Рассказать можно очень кратко. Я его видела только один раз. Но он такой странный… Нет, все равно не объяснить.

Поручик Архангельский затянулся крепко, крепче, чтобы во все жилы дым, и выдохнул — серые чудовища закачались в воздухе.

— Я сказал неправду, Наталья Владимировна. Вы бы поспели. Маршевая рота только сейчас уезжает.

— Поручик!

— Вы знаете, почему я это сделал, — сказал поручик Архангельский.

— Отворите окно! — попросила Наташа.

— Вы знаете, почему я это сделал.

Наташа смотрела в окно: там где-то… Может быть, догнать?

— Поручик, вы все можете. Сделайте это — я обещала. Только проститься — больше ничего.

— Уже поздно. Теперь уж не поспеть. Вы вздрогнули. Значит, вам холодно.

Поручик Архангельский затворил окно.

VI

Для отца Наташи все ясно: в таком-то году объявлена война Германии, причины такие-то, в таком-то году было свергнуто царское правительство, причины такие-то. Отец Наташи, преподаватель истории и член Городской управы от кадетской партии, заносит в тетрадочку факты и когда-нибудь издаст учебник. Гимназисты будут ходить по комнатам и зубрить.

— Наташа, нельзя так поздно возвращаться. Это вредно для здоровья.

— Ах, папа, если бы ты знал! Это просто ужасно!

— Ну что — рассказывай.

— Ах, это даже невозможно рассказать.

— Невозможно? — удивился преподаватель истории. — Все можно рассказать.