Серапионовы братья

– То же самое могу я сказать и о тебе, любезный Марцелл, – сказал, в свою очередь, Северин. – Хотя у тебя и не было такого болезненного вида, как у меня, чему причиной, впрочем, было то, что я был болен на самом деле и телом, и духом; но и ты был тогда так внутренне расстроен, что милое, юношеское лицо твое смотрелось совсем стариковским. Кажется, с тех пор мы оба прошли через порядочное чистилище, да и Александр также. Ведь он тоже в последнее время потерял всю свою веселость и походил больше на больного, так что даже на лице его, казалось, было написано – «через час по столовой ложке». Неужели его так напугала покойная тетушка или что-нибудь в этом роде? Но теперь он, я вижу, воскрес, как и мы оба.

– Ты прав, – сказал Марцелл, – и теперь, когда я на него смотрю, мне невольно приходит на ум мысль о том, что могут сделать с человеком деньги и хорошая жизнь! Ну, когда у него были такие розовые щеки и такой круглый подбородок? От него так и пышет благополучием! С его языка, кажется, так и готова слететь фраза: «А ростбиф-то был хорош, да и бургундское недурно».

Северин засмеялся.

– А обрати внимание, – продолжал Марцелл, взяв Александра за плечи и тихонько поворачивая кругом, – обрати внимание на этот прекраснейший фрак, на это белоснежное белье, на эту золотую цепочку с семьюстами брелоков! Нет, дружище, ты должен нам объяснить, каким образом дошел ты до этой, так несвойственной тебе прежде добропорядочности в костюме? Этот баловень, которого можно было, говоря словами Фальстафа о мировом судье Шеллоу, упрятать в шкуру угря, начинает теперь принимать самую благородную округлость. Рассказывай же нам, что с тобой было?

– Ну что, что вы, зубоскалы, находите такого необычного в моей наружности? – возразил, слегка покраснев, Александр. – Вот скоро год, как я оставил службу, и теперь живу в покое и приволье.

– А ведь надо признаться, – вдруг сказал Северин, мало слушавший Марцелла и стоявший все время в задумчивости, – надо признаться, что мы в последний раз простились вовсе не по-приятельски!

– Особенно ты, – возразил Александр. – Ты, помню, убежал, не сказав никому ни слова.

– Ах, – ответил Северин, – я был тогда охвачен чем-то вроде сумасшествия, да и вы с Марцеллом так же… – Тут он внезапно остановился, и все три приятеля, быстро взглянув друг на друга, поняли без слов недоговоренную мысль, точно между ними пробежала электрическая искра.

Они во время последней речи Северина уже взялись под руки и подошли к тому самому столу, за которым два года тому назад, в Духов день, сидела красивая девушка, вскружившая им всем троим головы. Здесь, здесь сидела она – было написано на лице у каждого; и, казалось, что же может быть лучше, чем им сейчас опять тут расположиться, Марцелл даже начал было отодвигать стулья, но, однако, все молча прошли мимо.

Заказанный кофе был подан, а они все сидели молча. Александр казался печальнее всех. Кельнер, стоявший в ожидании расчета, с удивлением смотрел на странных немых гостей; он тер руки, покашливал и наконец спросил, повысив голос:

– Не прикажут ли господа подать рому?

Тут только друзья очнулись и, взглянув друг на друга, разразились неудержимым смехом.

– О Господи! Не сошли ли они с ума? – воскликнул удивленный кельнер, отскочив шага на два. Александр успокоил его, заплатив деньги, и когда все снова уселись, Северин начал:

– Мы поняли без слов то, что я не договорил; наш внезапный смех был прекрасным заключительным выводом. Два года тому назад мы напустили на себя большую глупость и теперь сами ее стыдимся, значит, мы исцелены.

– Что правда, то правда, – сказал Марцелл, – эта хорошенькая девчонка вскружила голову нам всем троим.

– Да, точно хорошенькая! – весело заметил Александр, но потом вдруг прибавил серьезно: – Ты, Северин, назвал наш тогдашний поступок глупостью, что, говоря точнее, значит, что мы, как дураки, влюбились в хорошенькую незнакомку и теперь выздоровели от этой болезни. Я задаю вопрос: а что будет, если она в эту минуту, такая же очаровательная как прежде, снова сядет за тот стол? Не повторится ли наша глупость снова?

– За себя я ручаюсь, что нет, – сказал Северин. – Я исцелен радикально.

– И я тоже, – подхватил Марцелл, – потому что вряд ли кто-нибудь в мире был одурачен так, как я после ближайшего знакомства с этим несравненным существом.

– Ближайшего знакомства! Несравненным существом! – вдруг горячо воскликнул Александр.

– Ну конечно, – продолжал Марцелл, – не стану же я лгать! Для меня здешнее приключение разыгралось маленьким романом в одной части и шуткой в одном действии.

– А со мной разве было не то же! – перебил Северин. – Только если роман Марцелла был в одной части и шутка в одном действии, то для меня все дело кончилось томиком в двенадцатую долю или одной маленькой сценкой.

Александр, слушая это, пылал как на огне, капли пота катились по его лбу, он дышал коротко и судорожно крутил рукою вьющиеся на висках волосы; вообще, несмотря на видимые усилия овладеть собой, он не смог скрыть свое волнение, и Марцелл был вынужден его спросить: