Сердца четырех

– За нее! – Штаубе достал из рюкзака бутылку водки, стал открывать. – Мне всегда нравились эти сумасшедшие российские расстояния. Они как-то… возбуждают, правда?

– Меня наоборот – угнетают. Кстати, Генрих Иваныч, вы смотрели по полосе?

– А как же! Еще утром, когда вы умываться пошли. Конус в допуске.

– Сколько?

– 4, 7. Корень не виден.

Ребров удовлетворительно кивнул, пододвинул стакан:

– Что ж, в таком случае и выпить не грех.

* * *

В 9.12 стуком в дверь разбудила проводница. Ребров открыл, она вошла, поставила на стол чайник и стаканы:

– С добрым утречком! Что ж вы Омск проспали? Там на перроне такая торговля шла, рехнуться можно! Шапки волчьи по сто рублей, платки пуховые всего за четвертной, валенки белые… как с ума посходили! Вот что снимать надо!

– Ничего, в другой раз… – хрипло пробормотал Штаубе, поднимая с пола протез.

– А это что за река? – Сережа посмотрел с верхней полки.

– Иртыш.

– А почему она не замерзла?

– Течет быстро, поэтому и не замерла. Я через полчасика вам еще чаю принесу.

Она вышла, громко хлопнув дверью.

– Как здесь топят жарко! – Ольга откинула одеяло, потянулась.

– Жар костей не ломит, Оленька, – сидя на диване, Штаубе налил в стакан чаю, отхлебнул. – Ах, славно.

Ребров оделся, достал свой «дипломат», открыл, понюхал пакет с частью груди Леонтьева.

– Что, протухла? – спросил Штаубе.

– Нет. Все в порядке, – Ребров убрал «дипломат», взял полотенце, тюбик с пастой, зубную щетку. – После завтрака бросим на малой разметке. Сережа – разводящий.

* * *

Обедали в полупустом вагоне-ресторане. В ожидании десерта Ольга раскладывала на столе пасьянс «Могила Наполеона», Ребров курил, глядя в окно, Сережа вертел кубик Рубика, Штаубе читал вслух из «Князя Серебряного»:

Множество слуг, в бархатных кафтанах фиялкового цвета, с золотым шитьем, стали перед государем, поклонились ему в пояс и по два в ряд отправились за кушаньем. Вскоре они возвратились, неся сотни две жареных лебедей на золотых блюдах. Когда съели лебедей, слуги вышли попарно из палаты и возвратились с тремя сотнями жареных павлинов, которых распущенные хвосты качались над каждым блюдом, в виде опахала. За павлином следовали кулебяки, курники, пироги с мясом и с сыром, блины всех возможных родов, кривые пирожки и оладьи. Обед продолжался. На столы поставили сперва разные студени; потом журавлей с пряным зельем, рассольных петухов с инбирем, бескостных уток и куриц с огурцами. Потом принесли разные похлебки и трех родов уху: курячью черную и курячью шафранную. За ухой подали рябчиков со сливами, гусей со пшеном и тетерок с шафраном. Отличились в этот день царские повара. Никогда так не удавались им лимонные кальи, вечерние почки и караси с бараниной. Хороши и вкусны были также зайцы в лапше, и гости, как уже ни нагрузились, но не пропустили ни перепелов с чесночною подливкой, ни жаворонков с луком и шафраном.

– Вот так, Ольга Владимировна. А вы говорите – неплохая кухня.

– Не сложилось, – Ольга стала собирать карты.

Официантка принесла кофе и засохшие пирожные. Ребров сразу расплатился, дав рубль на чай.

– Об это зубы сломаешь, – Ольга откусила от пирожного и выплюнула.

– Раздадите нищим на полустанках, – зевнул Штаубе.

Поезд стал тормозить.

– Это Новосибирск, – Ребров взглянул на часы. – Надо бы выйти воздуха глотнуть.

– Я – спать, – Штаубе встал, опираясь на палку.

Вернулись в купе, Штаубе лег с книжкой, Ольга, Ребров и Сережа оделись и вышли на перрон.

– Холодно как! – Сережа прижался к Ольге.

Проводница стояла рядом, лузгая семечки:

– Разве ж это холодно? Всего 28 градусов. Холодно, когда под сорок.

К ней подошел мужик в драном полушубке:

– Хозяюшка, продай водки.

– Мы водкою не торгуем, – сплюнула она шелуху.

– Тридцатник дам.

Она отвернулась. Мужик отошел, скрипя валенками. К проводнице подошел дед в ватнике, развязал холщовый мешок:

– Ну-к, милая, глянь-ка!

В мешке лежала свиная голова.

– Сьтюдню наваришь – до масленицы не съядишь! – улыбался дед.