Сердца Лукоморов

Пройти в угловую башню, где сидел арестант, можно было только пропутешествовав по длинной крепостной стене. Что я и проделывал трижды в день. Я подходил по стене, преграждавшей путь к башенке, стучал в воротца, мне открывали караульные солдаты, тщательно обыскивали, потом пропускали дальше.

Я стучал в двери башенки, меня впускал один из приставов, ещё раз обыскивал, потом проводил в комнатку, где жил со своим напарником. Они рылись в котелках руками, выбирали лучшие куски, а объедки позволяли отнести узнику.

Поначалу они носили еду сами, потом стали гонять меня, потому что в камеру к таинственному узнику нужно было подниматься высоко вверх по длинной винтовой лестнице. Узник проникся ко мне доверием и во время еды, когда я сидел в ожидании пустой посуды, он рассказывал о себе, жадно расспрашивая обо всём, что происходит в крепости. Его интересовало всё, что происходило в мире, за крепостными стенами. Он живо выспрашивал самые давние новости.

Он рассказал мне, что его провозгласили императором, когда ему не было и года. Назначили ему регента Бирона, вместе с которым и правила Россией его мать. А когда ненавистного дворянам Бирона свергли, отправили малолетнего царя и его мать в Ригу.

Потом приказали отвезти их в Раненбург. Плохо знавший географию капитан-поручик, который их сопровождал, всё перепутал, и вместо Раненбурга, едва не завёз их всех в Оренбург. После хотели отвезти их семью в Соловецкий монастырь, но довезли до Холмогор, да так там и оставили на двенадцать лет. Там же семью разделили, а к нему теперь заходить мог только майор Миллер, единственный человек, которого Иоанн Антонович видел за все эти годы.

Потом отвезли его в Шлиссельбург. Он был необычайно худ, лицо заросло редкой бородой. Но прекрасно сознавал, кто он есть, и всё прекрасно помнил, хотя тюремщики в рапортах и выдавали его за сумасшедшего. Благодаря этим подлым доносам, им разрешили сажать Ивана Антоновича на цепь, если будет буйствовать, бить его палкой или плетью, что жестокосердные тюремщики частенько и делали, дурея от скуки, беспробудного пьянства и безделья.

Иван Антонович умел читать, кто-то тайно научил его грамоте, он не расставался с растрёпанной толстой Библией. Очень не любил, когда я называл его Иоанном Шестым. Он говорил, что по счёту царей он третий, а собственно царем никогда и не был, потому просил называть его просто Иоанном Антоновичем.

Нрава он был тихого, спокойного. Я сочувствовал ему. Солдаты, нёсшие караул внутри крепости, были заняты житейскими проблемами, и любопытства к узнику не испытывали.

Чего нельзя сказать об одном поручике.

Фамилия его была Мирович.

Был он беден, носил старый потёртый мундир грубого сукна, отчаянно завидовал гвардейским офицерам, служившим рядом, в Петербурге, который был виден из крепости как на ладони. Он говорил, что гвардейские офицеры в карты играют, большие деньги получают, танцуют да пьянствуют, а такие как он, служат.

Мировича не любили. Он был всегда раздражителен. Всегда на кого-то ворчал, вечно был чем-то обижен. К тому же сам по себе, по бедности и собственной лени, он был неопрятен и неухожен. Дружил он с младшим офицером, который вполне разделял его обиды на судьбу и зависть к гвардейским офицерам. Они часто сидели вдвоём в крепостном дворе, подолгу разговаривали. Сам Мирович несколько раз пытался говорить со мной, завести дружбу. Но поскольку слишком пристально интересовался Иоанном Антоновичем, постоянно и с настойчивой жадностью расспрашивал о нём, я уклонялся от таких разговоров, не вполне доверяя поручику, и не желая попадать в неприятности.

Однажды вечером приятель Мировича отправился на лодке в Петербург. Но поднялась сильная волна, лодка перевернулась. К вечеру сообщили, что нашли его тело, выловили на другом берегу. Мирович сильно взволновался, спрашивал, не нашли ли при его утонувшем приятеле писем, но в крепости никто ничего толком не знал.

Рано утром нас разбудил грохот барабана и мы вышли в крепостной двор. Там собралась немногочисленная караульная команда. Перед строем нервно прохаживался поручик Мирович, сутулясь и заложив руки за спину. Лицо у него было сильно помято, под глазами набухли мешки. Когда гарнизон построился, он повернулся к солдатам и заговорил:

- Солдаты! - он неожиданно взвизгнул и закашлялся, замахав руками, с потрёпанными обшлагами рукавов. - Солдаты! Я арестовал коменданта крепости...

По рядам прокатился удивлённый гул.

Мирович, постоянно срываясь на фальцет, повысил голос:

- Я арестовал коменданта крепости, потому что он изменник и предатель! Он содержит под стражей законного императора Иоанна Шестого! Мы должны пойти и освободить его! Потом свергнем узурпаторшу Екатерину и восстановим законную власть! А за это всем вам - многие будут свободы...

Он запутался в словах, махнул рукой и продолжил:

- У меня манифест...

Вытащил из-за обшлага измятый лист серой бумаги с неряшливой сургучной печатью, и стал зачитывать непонятный и путаный текст, в котором невнятно говорилось о каких-то свободах и ещё о чём-то, но о чём, так никто и не понял.