Сердца в броне

Вслед за Горбуновым почувствовал слабость и Чернышев. У него кружилась голова, дрожали руки, колени. Он то и дело отрывался от кормового пулемета и опускался на днище рядом с Горбуновым. Отдыхал подолгу, не имея сил подняться.

На седьмые сутки Останин вызвался ночью пробраться к своим, чтобы принести продукты и гранаты. Тимофеев не разрешил.

— У тебя, Саша, и пушка, и пулемет в руках, и стрелок ты отличный, а, кроме того, «мишень» крупновата, не пройдешь. Чирков полегче, да и дорожка ему знакома, он и пойдет. А ты возьми-ка, пока еще светло, да выпусти поприцельнее осколочных. По свежим бугоркам. Может быть, гитлеровские автоматчики до сих пор околачиваются там. А я понаблюдаю.

Останин, каждый раз тщательно прицеливаясь, сделал четыре выстрела. Четыре бруствера, веером расположенные против левого борта танка, разлетелись в пыль.

— Гм, никого нет. Неужто сняли охрану? — сказал лейтенант, оторвавшись от смотрового прибора. — Готовься, Гриша!

…Чирков снова выскользнул из люка и пополз по минному полю. На этот раз он шел к своим не с пустыми руками. Лейтенант Тимофеев вручил ему схему расположения огневых точек противника.

— Передай, гляди, чтоб харчи память не отшибли. Обязательно передай, — напутствовал он Чиркова.

— Будьте спокойны, товарищ лейтенант, вручу по всей форме, — бойко ответил сержант. — Путь–дорожка мне знакома.

— Может, пошуметь немного, товарищ лейтенант? — спросил Останин, когда Чирков плюхнулся на землю. — Под шумок-то легче идти.

— Дай несколько очередей в полукруге, это отвлечет гитлеровцев.

Останин открыл пулеметный огонь короткими очередями, разворачивая башню пушкой то на правый борт, то вперед, пока силуэт Чиркова окончательно не растворился в ночной темноте.

— Ушел, — облегченно вздохнул Тимофеев, осторожно прикрывая крышку верхнего люка.

Потянулась длинная ночь ожидания. Никто не сомкнул глаз. Почему-то думалось, что Чирков вернется тоже ночью, но он пришел, как и в первый раз, перед рассветом. В вещевом мешке, набитом хлебом и свиной тушенкой, нашлось место и для десятка ручных гранат.

— А это мне весточка из дому, — ввалившись следом за мешком в танк, сказал он с улыбкой и вынул из кармана истрепанный почтовый конверт. — Лина пишет. Ишь как долго шло, истерлось все, прямо лохмотья.

— Наш-то адрес в полевой почте не учтен, — озорно улыбнулся Тимофеев и взял конверт из рук сержанта. — Это что же за Антипина пишет тебе? — спросил он, взглянув на обратный адрес. — Ты все хвастался своей женой, а письма получаешь от какой-то Антипиной. Непонятно, брат, непонятно…

— Тут и понимать нечего. — Лина Васильевна Антипина — это и есть моя жена. Пожениться-то мы поженились, а вот в ЗАГС сходить, зарегистрироваться времени не выбрали. Трактористом–механиком я работал в Боксито–Юбарской разведке, работы было по горло. Так и жили, верили друг другу. А тут война. Было нас шестеро братьев, все один за другим пошли на фронт. Пятого июля, в сорок первом, и мой черед пришел. Вот и осталась моя Лина Антипиной, а не Чирковой.

Тимофеев медленно, точно боясь, что поспешность плохо охарактеризует его, развязывал мешок. Он видел голодные, нетерпеливые взгляды товарищей, но продолжал делать свое дело с той же неторопливостью. Да и не мог он иначе — руки опухли, и пальцы не повиновались ему. Чирков помог развязать лямки.

— Не перегрузись, ребята, с голодухи. Хуже бы не было, — предупредил Тимофеев, распределяя продукты.

Рассвет встретили за завтраком.

С восходом солнца дружно ударила наша артиллерия. Она била по огневым точкам противника, обозначенным на схеме Тимофеева. Несколько артиллерийских и минометных батарей, пулеметных гнезд и дзотов врага полностью было уничтожено. Ребята радовались: значит, не зря они просидели тут взаперти.

Вечером 8–го марта темнота опустилась как-то особенно быстро: она разом окутала все вокруг. Разразилась снежная метель. Ветер налетал внезапно, порывами, по–разбойничьи. Крепчая с каждой минутой, он срывал комья замерзшей земли, с корнем вырывал редкие былинки прошлогоднего пырея. Снег то двигался по полю плотной стеной, то огромным бешеным грибом вставал возле танка. Наблюдать через приборы уже нельзя было, и Тимофеев приоткрыл люк. В лицо ударил острый поток колючей крупы. Танк наполнило белой морозной пылью.

Стало еще холоднее.

Противник молчал. Только изредка взлетали осветительные ракеты. Желтыми брызгами они вонзались в потоки летящего снега и бесследно растворялись в нем.

В полночь сквозь вой ветра Тимофеев услышал слабый шорох у левого борта машины. Потом легкий стук в броню.

— Гранаты! — скомандовал он. Схватил «лимонку» и вырвал зубами чеку. Останин тоже приготовил гранату. Лейтенант осторожно приоткрыл люк и уже собирался бросить гранату, как до его слуха донесся чей-то шипящий голос:

— Танкисты, принимайте паек!

— Отставить гранаты! — громким шепотом скоман–довал Тимофеев и откинул крышку люка. Тотчас же туда просунулся и свалился вниз вещевой мешок, а следом за ним — другой мешок и лишь только потом в люке показалась голова в заснеженной ушанке.