Сердце акулы

— Я сицилианец! Родом из Милаццо! Я не трус, но... Или вы думаете — я трус? Да я... я сражался с мафией! И в одном деле, в таком деле, когда уж и до ножей дошло, я получил удар, да-да, получил удар ножом, был ранен в такое, понимаете, деликатное место... Не верите? Погодите, погодите, сейчас я покажу вам эту отметину, мой шрам!.. — И синьор Априле вдруг повернулся к ним спиной и, приподняв несколько ровных маслянистых прядей, продемонстрировал свой жирный затылок.

Ангелус удивился:

— Это и есть «деликатное место»?

— Да, синьор! Вам, наверное, известно, что здесь самое уязвимое место черепа. И если бы бандит ткнул меня ножом сюда...

— Не вижу никакого шрама, - заявила Лулубэ.

— Никакого шрама?! - Качая встрепанной головой, Априле бросился в дом и вскоре вернулся, в руках у него было два зеркальца для бритья. - Никакого шрама?!

Солнце стояло уже совсем низко над пемзовыми горами, радужно-перламутровыми, как раковины. С помощью двух зеркал Априле начал разглядывать свой затылок, и тут одно зеркальце поймало солнечный луч и отбросило яркий зайчик из тенистого двора вверх, на склон горы. Взгляд Лулубэ скользнул вслед за веселым пятнышком света, и наверху, на фоне развалин Сарацинской башни, мимо которой бежала пешеходная тропка в Греческую долину, ее взгляд наткнулся на мужскую фигуру, она тоже была словно из светлой пемзы и переливалась перламутрово-розовым в теплом предвечернем свете. Солнечный зайчик в течение несколько секунд плясал вокруг далекой неподвижной фигуры, затем человек, очевидно, заметил и узнал стоявших внизу, во дворе. Он поднял руку, небрежно помахал им.

— Херувим! Там, наверху... Там же Кроссмен!

— Мистер Кроманьонец? Верно, это он.

Турианы замахали ему. Пемзовый человек на склоне еще раз быстро махнул в ответ и скрылся за Сарацинской башней.

— Очень давно это было, много лет назад, — нерешительно пробормотал старик Априле. — Моя схватка с мафией... Но если хорошенько приглядеться...

— То, конечно, ваш шрам прекрасно виден, — поспешил заверить его Ангелус.

В последующие дни — дни нескончаемого летнего света — Туриан дважды ездил после утреннего купанья на остров лангуст, Панарею. Маленький пароходик «Луиджи Рицци» сновал между островами архипелага далеко не каждый день, а большой «Эоло» только раз в неделю проходил через архипелаг на пути из Неаполя в Мессину или обратно, поэтому Ангелусу пришлось довольствоваться рыбачьей моторной шхуной, одной из тех, что так горделиво проплывали по морю, урча моторами, а иногда, при бризе, даже подымали свои коричневые паруса. Лулубэ три раза нанимала весельную лодку и уплывала не так далеко — в Порте Леванте, на «свой» остров, Вулькано. Она без посторонней помощи тащила мольберт и рюкзак, поднималась до половины склона вулкана, такого «цивилизованного» в отличие от Стромболи, и устраивалась на естественной террасе, откуда открывался вид на Вульканелло — маленький островок по соседству. От его сернистых источников струился белый, легкий, как утренний туман, пар. В эти дни была начата картина маслом - 120 на 90 см, — которая существенно отличалась от всего написанного ранее тридцатидвухлетней художницей Лулу Б. Туриан. Исчез ее псевдомистический стиль — ее снобизм. Она писала теперь обнаженную мужскую фигуру.

Он стоял, устойчиво, крепко, но все же чуть наклонившись вперед, опустив непомерно длинные руки, и был того же оттенка, что вулканический шлак у него под ногами. Над его крутым, высоким лбом плыл белый пар, небо и море сливались в одно цветовое пятно. Это был не пещерный получеловек-полузверь эпохи плейстоцена, это был в высшей степени сознающий себя человеком пещерный человек, который из-за чего-то — то ли по причине какого-то чудовищного разочарования, то ли из-за какого-то ужасного события, ибо именно в таком духе можно было истолковать выражение его лица с удивительно тонкими чертами, — скрылся в пещеру; голый человек нашел укрытие в земле — в земле, под которой кипит вулканическая лава. Казалось, он сбросил или потерял где-то не только свою одежду, но и вообще все, и поэтому было очевидно, что он свободен. (Удивительно, что именно аура свободы появилась в картине с самого начала, как только художница приступила к работе; если бы «портрет» однажды был дописан, он, несомненно, явился бы подлинным шедевром своей создательницы.) Хотя этот человек и сумел обрести независимость, достойную полубога, он все же явно был больше связан с землей, нежели с небом и морем, слившимися в единое целое. Потому что он что-то искал — это тоже было вполне очевидно.

Он что-то искал.

В Порто Леванте нашлась старая женщина по имени донна Раффаэла — поистине Эолийские острова могли бы называться Островами старых женщин, - у которой наша художница, работающая на пленэре, оставила для просушки свой холст с еще свежими красками.