— Хочешь сказать, что на тебя открыта охота? И что твои близкие, находящиеся рядом с тобой, тоже являются целями? — усмехнулся старейшина. — И что? Разве жизнь устроена не так, что мы можем умереть в любой момент — от дрогнувшей руки на охоте на снежного барса, от горного обвала, от невесть где подцепленной лихорадки, да просто надышавшись дыма от сырого дерева в очаге? И что теперь — не жить совсем? — он вздохнул. — Когда я умыкнул мать моих девочек из Рода Ушмешильц, за мной открыло охоту аж сорок человек. Отец, братья, племянники, сговоренный жених моей девочки и вся его семья. Нам пришлось пять лет скрываться в дальних ущельях, время от времени укорачивая на голову вышедших на наш след очередных преследователей, пока все чуть успокоилось, и я смог договориться с семьей моей жены. Но знаешь, что я сделал сразу же после похищения? Едва только скинул ее с плеча на охапку прошлогодней травы, — Нушвальц расплылся в довольной улыбке, а затем гордо заявил: — Заделал ей моих девочек! Вот так! — потом вздохнул и произнес уже куда тише: — Жизнь идет своим чередом, Грон. И горе, голод или опасности — совершенно не повод для того, чтобы она остановилась. Что от нас останется, если мы перестанем рожать детей? Кости в земле? Ты точно хочешь именно такого конца?
А Грон стоял, стиснув зубы, и в голове его колоколом бился голос Мельсиль: «Да не прервется нить…». Какой же он был дурак!..
В тот вечер они со старейшиной напились до чертиков. А потом Грон уснул и проснулся от ощущения теплого тела рядом. Линдэ, заметив, что он проснулся, тут же подняла голову и окинула его тревожным взглядом. Грон взял ее руку, осторожно коснулся ее губами, а потом тихо произнес: — Завтра…
На утро Грон лично поднялся на стену и осмотрел завалы тел, смердящими кучами валявшиеся по всему полю перед стеной.
— Это еще ничего, — хмыкнув, заметил старейшина. — Эти-то, считай, свеженькие. Самых завонявших мы сбрасываем в ущелье. Вот оттуда вони…
Грон понимающе кивнул, а затем, развернувшись к предводителю шейкарцев, сказал:
— Сегодня, после второй атаки — сделаете вид, что они вас сбили со стены и откатитесь назад, шагов на пятьсот. А потом вообще уйдете. Отбросите их, если вздумают преследовать, и уйдете.
Нушвальц вытаращил глаза.
— Зачем?!
— Затем, что если вы этого не сделаете — через день-два они отсюда сбегут.
Старейшина задумался.
— Но разве это не то, что ты хочешь? Ты же говорил, что их нельзя пропустить в Насию?
— Я
Нушвальц прикусил ус и, хмыкнув, протянул:
— Во-от оно как… а не разбегутся?
Грон покачал головой.
— Не думаю. У них и так трудности со снабжением. В предгорьях всегда было плохо с продовольствием — не так, конечно, как в ваших горах, но все равно не очень. А я не думаю, что предводители этой ублюдочной армии смогли организовать хоть какие-нибудь стабильные поставки из центральных областей. Скорее они собирают разовые обозы, посылаемые с пополнением, которые к тому же каждый раз приходится отправлять все более издалека, потому что округу эти шестьдесят тысяч уже всю объели. Так что эта «Армия» уже сейчас голодает. И здесь ее держит только надежда сегодня-завтра прорваться-таки в более сытые места. Причем в куда более сытые, чем оставленная за их спиной страна, — тут он хищно усмехнулся. — Сделать этого мы им, конечно, не дадим, но и лишиться этой надежды тоже не позволим. А ударим только тогда, когда эти «воины» (кавычки в голосе Грона старейшина различил очень явственно) будут еле ноги передвигать. Чтобы не смогли убежать.
— А когда ударим-то? — живо поинтересовался старейшина.
— А вот насийцы подойдут — тогда и решим, — сообщил Грон.
И вот они, наконец, подошли…