Сердце бога

И тут Главный конструктор жестко оборвал все разговоры:

– Тормозная установка СРАБОТАЕТ, – и обратился к ее главному конструктору Исаеву почти ласково: – Вы согласны, Алексей Михайлович?

– Конечно, Сергей Павлович, – легким тоном, даже излишне легким, откликнулся Исаев.

А Гагарин в то время ни о чем таком не ведал. Никто его ни о каких нерасчетных режимах, разумеется, не информировал. И Гагарин – летел.

И у него имелось еще два верных шанса погибнуть за те неполные два часа на орбите. Но об этом Королев узнает только на следующий день и в личном разговоре с Гагариным посоветует тому в своих официальных (но совершенно секретных!) докладах о происшествиях сообщить, однако в общении с товарищами-космонавтами на них не напирать, чтобы не пугать следующих. Не говоря, конечно, об общении с публикой и журналистами, для которых полет проходил в полном соответствии с заданной программой. В результате даже Иноземцев доподлинно узнает о происходившем на орбите в силу советской мании к секретности только через пятьдесят лет.

Первая проблема с «Востоком-1» заключалась в том, что спускаемый аппарат не отделился от приборного отсека, и в течение десяти минут корабль кувыркался перед входом в атмосферу со скоростью оборотов пять в минуту. Если бы разделения не произошло, никто не знает, чем бы это кончилось. И смог бы космонавт катапультироваться из корабля перед посадкой или нет. Однако в итоге сработал запасной вариант разделения: текстильные ленты, соединявшие спускаемый аппарат и приборный отсек, просто сгорели, когда корабль вошел в плотные слои атмосферы.

Вторая проблема заключалась в том, что когда Гагарина катапульта выбросила из спускаемого аппарата, он не мог открыть дыхательный клапан в скафандре и отворил его только минут через пять. Вдобавок запасной парашют открылся одновременно с основным, управлять ими обоими космонавт никак не мог и приземлялся спиной вперед, и только на высоте метров тридцати его каким-то чудом развернуло к Земле лицом.

Но все это были, конечно, мелочи жизни по сравнению со взрывом ракеты на старте (как произошло с собачками Лисичкой и Чайкой) или посадкой по баллистической траектории посреди Эвенкии, как случилось с Кометой и Шуткой.

Да! Гагарин оказался на земле и был жив. Они с Королевым оказались удачниками. Может быть, самыми большими удачниками в России в двадцатом веке.

Когда пришло сообщение, что космонавт приземлился, Королев немедленно рванул в своей личной машине на тюратамский аэродром. Его примеру последовали все прочие начальники. Руководители рангом поменьше пытались сесть им на хвост, чтобы оказаться в самолетах, которые разлетались с Байконура: кто-то в Куйбышев, встречать космонавта, кто-то в Москву.

Попытался присоседиться к ним и Владик. «А ты куда собрался?» – увидел его Феофанов. «Как куда? Вместе со всеми в Москву». – «В Москву?! Нет, брат, в списках тебя нет. Да ты нам здесь, на полигоне, нужен. Думаешь, это последний старт?»

Вернуться в столицу не удалось даже после столь впечатляющего триумфа. Одна радость: хозяйственники выписывали в тот день спирт «для протирки оптических осей» безо всяких ограничений. И Иноземцев с Рыжовым и другими обитателями второй площадки, молоденькими лейтенантами и старлеями, хорошенько отметили великую победу в космосе, к которой они были причастны. Спирт им всем изрядно надоел, как опостылела и тюратамская общага с удобствами в конце коридора и кроватями с провисшей сеткой. Однако Радия и Владика все равно переполняло чувство причастности и гордости – и за самих себя, и за армию, и за науку, и за свою могучую страну.

Москва

Галя и Провотворов

В Москве, как и по всей стране, царило ликование. Такого не было даже пятнадцать лет назад, в День Победы. Люди выбегали на улицу, студенты рисовали плакаты, и незнакомые люди улыбались и поздравляли друг друга. Вечером Гале позвонил Провотворов. Он ни разу раньше не говорил ей, что его нынешняя служба связана с космосом. Догадываться она стала только в марте, сопоставив даты его командировок и запусков собачек, о которых сообщал ТАСС. И вот теперь он звонил ей по межгороду, веселый и даже, кажется, пьяненький – она таким его ни разу не видывала, не слыхивала:

– Ну как тебе то, что мы натворили?

– Прекрасно, Иван, прекрасно! Вся Москва празднует! На Большом Каменном мосту все люди, люди… Довольные, смеются!

– То ли еще будет четырнадцатого, когда мы с Юрой вернемся! Кстати, готовься: четырнадцатого будет прием в Кремле, мы идем вместе с тобой.

Четырнадцатого апреля стихийная радость и впрямь вошла в организованные рамки. Почетный эскорт из семи истребителей сопровождал самолет, на котором летел свежеиспеченный майор Гагарин… Ковровая дорожка, объятия Хрущева и поцелуи взасос Брежнева… Трибуна мавзолея, речи и толпы, которые шли, колонна за колонной, по Красной площади… Но от организованности и налаженности радость не стала менее искренней. Советские люди в тот день любили Гагарина и гордились им – и любили себя и друг друга.