Сердце бога

Так думал генерал-майор Провотворов, приближаясь к месту своей службы – (пока безымянному) секретному военному городку близ платформы Чкаловская, Ярославской железной дороги. На службу Иван Петрович, хоть и положена ему была персональная машина, добирался на своей собственной «Победе», за рулем. Хотя бы отчасти напоминало ему шоферское кресло место пилота-истребителя. Главное сходство с полетом – свобода. Свобода передвижения. Захотел – быстрее поехал. Захотел – остановился. Захотел – свернул. Но собственная машина – огромная ответственность. Нельзя ее всем подряд советским людям раздавать или продавать, как в Америке. Что будет, если народ неорганизованно станет ездить, каждый куда захочет? Будет апофеоз индивидуализма и частнособственнических инстинктов, как на Западе. Наш народ, советский народ – коллективист и созидатель и к этому не будет готов никогда. Все наше население, в корне своем славянское, следует направлять. Указывать ему, диктовать, даже в мелочах: где работать, как жить, куда ездить. К собственному выбору чего бы то ни было, даже направления движения, советские люди не готовы. И не будут готовы никогда. Даже самых лучших из них следует жестко держать в узде. И строго с них спрашивать. Даже с элитного отряда, с будущих космонавтов. Их только недавно, летом нынешнего, шестидесятого года, стали называть именно так: космонавты. Не спецотряд ВВС, не летчики-испытатели новой техники и не астронавты. Космонавты. Рождалось новое, хорошее русское слово. И он, генерал-майор, был одним из тех – наряду с главным конструктором Королевым, главнокомандующим ракетных войск стратегического назначения маршалом Неделиным, другими товарищами, – кто поспособствовал рождению нового термина.

Их было двадцать, этих парней, столь же молодых, как его Галка. В основном старлеи. Почти все – моложе тридцати. Только один с боевым опытом – майор Беляев: повоевал против проклятых янки в Корее. Остальные пороху не нюхали. Но все они должны быть готовы для подвига. И за это он, генерал-майор Провотворов, всецело отвечал. И для того в отряде требовалась жесточайшая дисциплина. Однако, чтобы повиноваться и сполна хлебать горький киселек тренировок и подготовки, каждый рядовой должен носить в своем заплечном мешке маршальский жезл (как говаривал Наполеон). А если выражаться более грубо, любой рабочей лошадке потребна морковка, за которой тянуться.

Поэтому вчера, получив совершенно секретное постановление Совета министров СССР, завизированное самим Никитой, генерал решил не делать из документа тайны для слушателей-космонавтов, а зачитать его прямо сегодня – на утреннем построении. Поэтому нынче он прибыл в авиагородок на Чкаловскую в семь тридцать утра, оставив дома глубоко дрыхнущую Галку и чужого сыночка Юрика. Замполит полковник Марокасов тем временем проводил с космонавтами утреннюю зарядку-разминку. Больных нет, раненых нет, один проходит тренировку в центральном авиагоспитале на сурдокамере. Парни пробежали мимо Провотворова в своих спортивных костюмах – веселые, разрумянившиеся, бодрые. Пока воспитанники проводят физзарядку, генерал поднялся в свой кабинет, поработал с документами.

В положенный час вышел на плац. Дежурный по отряду отдал ему рапорт. Девятнадцать молодых летчиков вытянулись перед ним, построенные в две шеренги. В таком во всех смыслах элитном подразделении, для того чтобы поддерживать дисциплину и авторитет командования, требовались особенные, экстраординарные и умные меры. Держать золотую середину и никогда не перегибать палку – ни в смысле излишней муштры, ни в плане чрезмерной вольности и панибратства. Генерал, кстати, и дома, по отношению к Гале применял ровно такие же принципы.

– Товарищи офицеры, – негромко сказал он перед строем, – разрешите ознакомить вас с совершенно секретным положением о советских космонавтах, которое было принято постановлением Совета министров СССР.