Сердце Черной Мадонны

Бабушку Полину он обожал, еще любил их кошку Мурку, всех же остальных людей и животных ненавидел. Особенно не нравились ему клоуны и учителя – и тех, и других он еще и боялся. В школу он ходил, только чтобы не расстраивать бабушку, ибо окружающие его ребята, вкупе с молодой преподавательницей, вызывали в нем такое отвращение, что он насилу сдерживался, чтобы не наброситься на кого-нибудь из них. Первой, кто заметил его скрытую агрессию, была школьная уборщица, поймавшая его на порче чужого добра – Себастьян с явным удовольствием разрезал на куски куртку одного из одноклассников. Его наказали, бабушку обязали выплатить пострадавшему компенсацию. Мальчик после этого вел себя тихо и незаметно, но учителя, запомнив лопоухого циркача, теперь начали замечать, что он, когда думает, что его никто не видит, смотрит на окружающих с таким отвращением, будто перед ним не люди, а мерзкие личинки. К пятому классу Себастьян уже не мог сдерживаться, он набрасывался на одноклассников по поводу и без, поэтому директор был вынужден отвести ученика к психиатру. Врач нашел у Себастьяна такое количество фобий, что не знал, с чего начать лечение.

Бабушка недоумевала, как такой ласковый и примерный внук может быть столь злым и жестоким. Себастьян и сам не мог объяснить своих действий, дома он был в гармонии с собой, но стоило ему покинуть квартиру, как всюду ему виделась угроза. Врач объяснял это душевной травмой, полученной в детстве (что и говорить, не каждый собственными глазами видел, как погибают его родители), но вылечить мальчика до конца не смог.

В пятнадцать Себастьян уже мог себя контролировать, у него даже завелись приятели и любимая преподавательница. Учился он по-прежнему плохо, но не из-за неспособности к наукам, а из-за рассеянности и привычки уходить в себя. Восемь классов он окончил с горем пополам, после чего пошел работать на стройку. Бабушка пыталась уговорить внука получить хотя бы среднее образование, но Себастьян искренне не понимал, зачем это нужно. Он не собирался становиться ни врачом, ни инженером, ни даже слесарем. Единственным его призванием был цирк, но цирк он проклял, так что какая разница, кем работать.

На стройке поначалу юноша был подмастерьем, а чаще таскал мужикам из магазина водку. В восемнадцать его забрали в армию, но комиссовали через год, и он вернулся на стройку. В двадцать лет Себастьян был высоким и фигуристым парнем, тело его покрылось загаром, волосы выгорели до пшеничного цвета. В красавца он, конечно, не превратился, но теперь на него начали обращать внимание девушки. Ко всему прочему общение с разбитными работягами пошло ему на пользу: теперь он не выходил из себя по пустякам, не испытывал ненависти ко всему свету и даже иногда улыбался. В двадцать один он стал каменщиком и с удивлением обнаружил, что ему нравится его занятие: никто не мешает думать и результат труда виден сразу. В том же возрасте он впервые открыл для себя секс. Произошло это довольно обыденно – в подсобке, на грязных фуфайках, его соблазнила крановщица. Занятие ему понравилось, крановщица – нет: толстая, грудастая, пахнущая потом. Себастьян и не знал, что она от него тоже была не в восторге, просто мужики попросили ее лишить парня девственности, что она и сделала по дружбе и доброте душевной.

Вскоре заболела бабушка. У нее обнаружилась катаракта, и зрение ухудшалось день ото дня. Старушка теперь не выходила из дома, передвигалась по квартире ощупью и единственное, что делала, так это готовила еду для своего любимого внучка. Себастьян ухаживал за бабулей, водил за ручку гулять, штопал ей носки, стирал. Когда же зрение почти пропало, решил заработать денег на операцию. Ему говорили, что она стоит дорого и может не помочь, но он стоял на своем – бабушка будет видеть. Парень стал работать по семнадцать часов в сутки, экономить. Он бы и занял нужную сумму, да не у кого было.

Теперь добывание денег превратилось для него в смысл жизни, именно из-за них он и полез тогда на высоту. Раньше он избегал работ на внешней стене, никогда не стоял на краю, не смотрел вниз, занимался только кладкой внутренних перегородок, но однажды согласился. На стройке был аврал, работы велись и ночью, но хоть ночные смены оплачивались по двойному тарифу, желающих было немного: слишком велик риск задремать и свалиться со стены либо покалечиться в темноте.

Себастьян не задремал, ни за что не зацепился, не оступился и не попал ногой меж досок, он просто посмотрел вниз. А что было потом, не мог вспомнить. Ни полета, ни падения. Только приближающиеся, расплывающиеся и тающие огни. Все. Затем чернота.