Сердце дракона, или Путешествие с Печенюшкиным

Вдруг Трувор сделал неуловимое движение, изящное, как в балете. Меч его пробил кирпичную стену, лезвие застыло под подбородком актера. Запертый клинком, намертво застрявшим в камне, Пиччи не мог пошевельнуться без риска перерезать себе горло. Красивое, пугающе неподвижное лицо рыцаря впервые озарилось улыбкой. Удерживая правой рукой эфес меча, левой он медленно вытянул из ножен кинжал Тыщенции.

Впервые за весь поединок герой обеспокоился. В роли разбойника он не мог позволить себе сверхчеловеческих поступков. Испепелить клинок взглядом, пройти невредимым сквозь сталь, смять грозный меч, как кусок пластилина… но что скажут зрители?

Испытывать на себе действие яда Печенюшкину тоже не хотелось. Береженого Бог бережет. По запаху мальчуган сразу определил разновидность отравы. Произведение Горгульи не поддавалось обезвреживанию, и противоядия ему не существовало.

Не ломая образа, Пиччи-Нюш ударил ногой в стену позади себя. Часть кирпичей обвалилась внутрь. Мгновенно нырнув в проем, герой ушел от лезвия.

Трувор, с натугой высвободив оружие, застыл, пригнувшись, в напряженной стойке, сжимая меч и кинжал.

Печенюшкин выскочил из дыры, как черт на пружине. Налетел на противника, оттеснив его к краю, увернулся от меча, изогнулся, ударил.

Кисть руки Трувора вместе с кинжалом отлетела далеко в сторону. Лезвие воткнулось в ствол огромного платана, росшего около трибуны. На глазах у публики листья дерева почернели, высохли и обратились в пыль.

Рыцарь продолжал обороняться, убрав за спину искалеченную руку, из которой почему-то вовсе не текла кровь. Тыщенция закусила губу. В следующее мгновение она и Ноэми пропали с трибуны. Зрители, сидящие рядом, так увлеклись зрелищем, что не заметили их исчезновения, с облегчением размещаясь посвободнее.

Трувор поскользнулся на обломке собственных доспехов; это неудачное движение окончательно решило его судьбу. Шпага Печенюшкина сверкнула, опускаясь, как секира, и от рубящего удара механический человек развалился на две части.

— Глядите! — воскликнул Зерро Гут. — У жестоких слуг закона нет сердца, нет души! Даже человеческая кровь не течет в их жилах. И все же этим людям вверяю я свою молодую жизнь, дабы спасти любимую Элен! Эй вы там, внизу! Вяжите меня! Если б не роковая страсть к благородной красавице, только б вы и видели Зерро!..

Пьеса покатилась к финалу.

Труппа Теодоро прощалась с Базилевсом и Тюнь-Пунем в неполном составе. Печенюшкин, Федя и Лампусик сидели на Никтошке. Портфель-блиномет домовой держал в руках.

— Конечно, я довольно стар, — мягко говорил дракон, — но до сих пор не особенно глуп. Уж слишком нежно Аленка с Лизой ластились ко мне днем. И это несмотря на то, что расставание ждало нас только после ужина. Я понял — больше мы не увидимся. Это означало, что девочек вы увозите отдельно, поскольку вечерний, последний спектакль чреват опасностями. Все мы знаем, КТО может быть опасен для труппы. Вот почему я, изменив привычкам, появился на представлении…

— Теперь пьесу можно играть и без нас. — Взволнованный Печенюшкин никак не мог найти подходящих слов для прощания. — Система волшебных зеркал отлажена — запускайте и смотрите. Все оборудование наверху, в театральном зале. Это вам на память, Базилевс.

— Спасибо, друзья мои! — Дракон отвернулся на миг, скрывая слезы. — Ого, солнце уже заходит. Пора. Не будем тратить время на нервные разговоры перед дорогой. Удачи вам! И спасибо! Еще раз! Вы привезли с собой надежду и, уезжая, оставляете здесь ее зеленый росток. Прощайте…

Федя быстро, чтобы сохранить в последний миг достойное выражение лица, набрал нужные цифры на кодовых замках портфеля. Застежки щелкнули, и слон пропал вместе с седоками. Опустив огромную лапу на плечо верного Тюнь-Пуня, Базилевс долго оставался неподвижен.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ

Часть третья Перстень Елизаветы

Глава первая КОСОГОЛОВЫЙ ПРИШЕЛЕЦ

— Я могу и обидеться, любезный Мизерабль! В последнее время, стоит нам остаться вдвоем, вы тут же устраиваете мне сцены недостойной и беспочвенной ревности. Повторяю в последний раз: я люблю свою супругу, все прочие дамы мне безразличны!

— Не лгите, Розарио! Я вижу, какими жадными глазами вы смотрите на Фуриану… Жалкий садовник! Окапыватель кустов!

— Опомнитесь! Убогий стихоплет! Ничтожество! Даже названия ваших поэм чудовищны: «Исструение»… «Вымах мги»… Никто не читает ваши опусы, кроме кучки литературных бездарей!

— Наш народ туп и ограничен, как вы. Гений заговора… Ха-ха-ха! Ваш план лопнул! Да-да! Погорел! Если бы не решительные действия князя…

— Довольно! — Розарио побагровел, сжал кулаки, зажмурился, делая попытку успокоиться. — Вы ищете ссоры — уверяю, она нам не пристала. Государственные мужи не принадлежат себе. Простите мои запальчивые слова, продиктованные раздражением.

— А чем продиктовано это?! — Мизерабль бросил в лицо садовника смятый бумажный лист. — Враль! Интриган-неудачник! Я нашел письмо на полу, в зале Совета. Уверен, что Фуриана выбросила его, не читая.