Сердце двушки

И он протащил камень и бросил его в парке, внутри защитного периметра. Камень не виноват, что покрыт лишайником. И лишайник не виноват, что вырос на стенке эльбника в московском Подземье и что одно из его основных свойств – улавливать, усиливать и передавать мысли телепатов даже в защищенные шныровскими закладками места.

В конце концов, это просто лишайник. Сам по себе он не содержит зла, как не содержит зла кирпич, которым кого-то треснули по лбу.

Глава двенадцатая. «Де будеб дубать о дурдоб!»

За обедом был разговор о снах.

– Паскаль говорит, – сказал Лев Николаевич, – что если бы мы видели себя во сне всегда в одном положении, а наяву – в различных, то мы сон считали бы вполне жизнью. Это не совсем верно. Главное отличие сна от действительности – в том, что во сне невозможно нравственное усилие: сознаешь, что поступаешь дурно, но не можешь удержаться. Это кажется мелочь, но в этом сущность жизни человека.

Из воспоминаний о Л. Н. Толстом

Два дня Витяра страдал, думая о несчастном эльбе, который подыхает в шкафчике. Он плохо ел, скверно спал, а на двушке, когда искал закладку на прииске у гряды, так нервничал, что каждую минуту останавливался и с недоумением смотрел на саперку в своих руках. Что это за вещь? Зачем? Что он тут вообще делает? Он оставил лопатку в раскопе, воткнув ее в глину, и вернулся в ШНыр с пустой сумкой. Такого с ним давно уже не бывало.

На третий день Витяра снова отправился в Водопроводное. Он опасался, что кто-то мог войти в тот дом и обнаружить в шкафчике банку. Почему он не засунул ее под провалившиеся доски в прихожей или не закопал во дворе! Изгрызенный тревогой, Витяра рванул дверку шкафчика – и сразу обнаружил, что банка на месте.

Эльб, казалось, ждал его. Он моментально облепил стекло. Сердито фыркнув, Витяра схватил банку и, закинув ее в принесенный с собой пакет, вышел. Теперь он перепрятал эльба совсем близко от ШНыра – так близко, как только могла подпустить защита. В полях вокруг Копытова была куча гнилых сарайчиков, оставшихся со времен, когда каждый копытовец захватывал себе столько земли под огород, сколько мог обработать. Но времена эти остались в прошлом. Сейчас копытовцы покупали картошку в магазине, а на огороды выползали только старые бабки, собирающие жуков распухшими руками. С каждым годом бабки эти отправлялись вслед за картошкой в землю, чтобы взойти, возможно, где-то на двушке. Их заброшенные огороды быстро зарастали, а из хлама сделанные оградки обрушивались.

Несколько дней Витяра не нырял. Каждый день выходил к своему эльбу и грел его в банке.

«Нечестно! – думал Витяра. – В мире полно жестокостей и болезней. В наших действиях нет никакой системы… Вместо того чтобы уничтожить болезнь как таковую, мы исцеляем одного, а остальные как умирали, так и умирают! А эльбы такие злые, потому что у них нет шансов! Их мир задохнулся. Двушка их к себе не пускает! А они же существуют! Нас они, конечно, убивают, это скверно – но с другой стороны, от ты дуся, должны же они как-то выживать? Если меня выкинуть в лес, я тоже буду вынужден грабить, чтобы не умереть с голоду!»

Эльб, поначалу соблазнявший его всем подряд, теперь перестал это делать и элементарно давил на жалость. Прижимая к груди банку, которая, казалось, грустила и тосковала с ним вместе, Витяра плакал. От холодного ветра у него на правом глазу вскочил здоровенный ячмень, и теперь весь ШНыр считал своим долгом показать Витяре дулю, потому что существовала примета, что от дули ячмень проходит.

Ночами Витяре снились поразительные сны, сложные, безумные, но невероятно яркие и красивые, похожие на культовое французское кино. Осадок после этих снов оставался неприятный, тревожный, точно он залип в болоте, а оно оказалось клубничным желе. Такой лайт-вариант ада, где тебя варят не в лаве, а в джеме.

Как-то он встретился с Олей и стал рассказывать ей, как эльб протягивает к нему щупальца, но она лишь поморщилась.

– Все эти вселенские страдания… – сказала она. – Ты бы лучше Амфибрахию еды купил! Рыба в ямы залегла, он ее поймать не может. Или мне купил бы шапку.

– Да-да! Куплю! – пообещал Витяра и… ушел к своему одинокому эльбу.

На пятый день Витяра наконец решился.

– Я отдесу эльба да двушку! Я скажу двушке: «Пожалуйста! Од баледький, од дикого де убил! Пожалей его! Пусть од остадется хотя бы да краешке, хотя бы у кривых сосед!» – произнес он вслух и потому опять гнусаво и смешно.