Сердце искателя приключений

В связи с этим у меня возникло соображение о том, сколь благоприятно внезапное пробуждение для запоминания сновидческих образов. Прекрасную аналогию я нашел сегодня возле Аин-Диаб, где я бродил по пустынным равнинам в полуденные часы, охотясь на обитателей пещер. Красная потрескавшаяся почва, где сейчас, в конце декабря, цветут ярко-белые букеты нарциссов, усеяна большими камнями. Они представляют собой глыбы похожего на туф известняка, и их можно легко переворачивать руками. Если повезет, под этими камнями можно обнаружить крупную синюю жужелицу, которая обитает лишь в окрестностях Касабланки, – если нет, там все равно окажется множество других существ, прячущихся от палящих лучей солнца. Так, среди них я видел песочно-желтого геккона – узенькую пеструю змейку, свитую наподобие плетки, – и крупного мавританского скорпиона.

Непременное условие – откинуть камень быстрым движением. Собравшаяся под ним компания, оцепенев под внезапно хлынувшим светом, на мгновение замирает, так что ее можно внимательно рассмотреть. Если же переворачивать валун медленно, все обитатели постараются как можно скорее улизнуть сквозь сотни щелей и лазеек, и единственным, что, быть может, еще удастся застать, будет прощальная невнятная суета.

Именно в этом смысле внезапное пробуждение похоже на быстро вздернутый занавес. Лишь тогда впервые замечаешь, какое странное общество наносит нам ночью свой визит. Здесь идет речь об особом способе видения, которое доступно нам лишь на мгновение, длящееся, быть может, не дольше, чем выход из состояния сна и полусознательное пребывание во мраке. Затем фигуры рассеиваются, и каждому знакомы огромные усилия, которые мы затрачиваем на припоминание той или иной детали.

В исключительных случаях человек способен сохранять этот способ зрения дольше и прибегать к нему в любое время. Подобным качеством обладают, скажем, картины Иеронима Босха. Возникает чувство, будто весь этот суетливый сброд, который нам довелось увидеть, моментально исчез бы с места, стоило ему заметить, что на нем остановился человеческий взгляд. А этот взгляд проникает и подсматривает как бы сквозь своды комнаты.

Еще бывают чрезвычайные ситуации, когда человек, уже проснувшись, продолжает оставаться под сводами комнаты. Происходит это главным образом тогда, когда пробуждение случается внезапно и сопровождается испугом. Мы открываем глаза и видим, что наш дом объят огнем. Мы встаем, шагаем по пылающему коридору, лестницам и в полусне выходим к дверям. Мы почти парим, ощущая невесомость, и тогда нас охватывает изумление и какая-то особая радость.

Это одно из тех редкостных состояний, пребывая в которых человек действует наподобие бесплотного духа. Образ Медеи хорошо отражает это страшное чувство. Здесь меняются местами не только бодрствование и сон, сами эмоции переставляются, словно знаки в высшей математике. Смех и слезы, вгоняющие в дрожь.

Поэты продолжают сочинять трагедии, оставаясь в неведении о стихии трагического. Их характеры подобны картинкам, намалеванным по трафарету рукой слепца.

Второе добавление

Юберлинген

Долгое время знание о снах относили к самым разным дисциплинам – например, мантике, символике, медицине и, наконец, психологии. Попытку связать сон с физикой наш дух воспринимает как нечто странное и невероятное. И все же он сделает здесь такие открытия, которые поразят и даже, пожалуй, ужаснут его.

Кажется, будто мир сновидений объемлет плотная капсула или camera obscura, внутри которой изображения подчинены особым законам. Когда туда проникает свет дня или свет сознания, фигуры сначала замирают, а потом исчезают. Отношения между светлым и темным царствами подчиняются законам, чем-то похожим на законы фотографии. Например, мгновенная вспышка сознания нередко позволяет вспомнить сновидческие образы лучше, чем постепенное пробуждение. Резкое пробуждение ото сна ночью и мысли о нем помогают вспомнить его даже утром.

Правда, такие припоминания никогда не похожи на те, что относятся к бодрствованию. Им свойственно примечательное непостоянство. Дневной свет может стереть с них краски, так что нередко уже через час они становятся столь же бледными, как чистые листы бумаги или плохо фиксированные кинопленки. Тогда сон, еще утром казавшийся таким же неотъемлемым достоянием сознания, как и любая другая вещь, к полудню уже забывается. Его краски – это краски особого, мимолетного характера, письмена из симпатических чернил, которые непостижимо исчезают и так же непостижимо проявляются.

Интересно еще и следующее: в течение дня нередко бывает, что отдельный фрагмент сна слегка задевает нас, словно краешек одежды, за который наши чувства сразу же хотят ухватиться. Однако, как только мы начинаем размышлять, все представления тотчас же исчезают словно дым, исчезают тем быстрее, чем больше мы прилагаем усилий. В то время, когда я имел обыкновение делать заметки о снах среди ночи, я предпочитал переходить в библиотеку из спальни с закрытыми глазами.