Сердце из стекла. Откровения солистки Blondie

Тем летом у нас появилась первая демозапись. Стал выходить новый журнал, New York Rocker, – его выпускал Алан Бетрок, один из первых фанатов Blondie. Он написал про нас в своем издании и заявил, что хочет помочь нам пробиться. Каким-то образом мы оказались в Квинсе и сделали демо в подвале дома, где жили родители друга Алана. Бетрок пообещал отдать запись Элли Гринвич, с которой у него были какие-то дела. Элли Гринвич работала в Брилл-билдинг[42] и была известна как автор песен. Она писала хиты для The Ronettes, The Crystals и The Shangri-Las[43]. Я обожала их все, особенно The Shangri-Las. И не одна я – Ramones и Джонни Сандерс[44] тоже их любили. Они были самым настоящим ориентиром. На выступлениях мы всегда играли Out in the Streets – песню The Shangri-Las. А теперь мы записывали ее во влажном, прелом подвале на маленький магнитофон. Было так сыро, что мы не могли настроить гитары.

Мы записали и свои песни: Thin Line, Puerto Rico, The Disco Song (ранняя версия Heart of Glass) и Platinum Blonde – самую первую песню, сочиненную мной. Алан отнес демо в несколько компаний, вручал ее журналистам, но никакого отклика не последовало. Мы постоянно тормошили Алана расспросами, потому что он перестал что-либо делать с записью. И как только у нас появились деньги, мы решили ее выкупить. Однако Алан не хотел с ней расставаться и заявил, что не собирается пускать ее в дело. Четыре года спустя он все-таки выпустил ее на независимом лейбле, и мы были удивлены, что он отдал в релиз ранние версии песен, не сказав нам ни слова, но это было круто.

Осенью 1975 года у нас в группе появился новенький, Джимми Дестри. Мы подумывали о клавишнике, и наш друг, фотограф и музыкант Пол Зоун, представил нам Джимми, который в то время работал на станции скорой помощи в Медицинском центре Маймонида в Бруклине. Что важно, он нас знал, видел в деле и у него были собственные электроклавиши Farfisa. Он играл с группой Milk ’n’ Cookies, пока те не уехали в Англию записывать альбом и не бросили его. Как только Джимми присоединился к Blondie, мы в первую очередь поставили пьесу Джеки Кёртис Vain Victory. Режиссером выступил Тони Инграссиа. Впервые после The Stillettoes мы работали с Тони, так что это было воссоединение. Опыт получился очень веселым; пьеса шла несколько недель по выходным, и к нам приходили хорошие зрители. Я играла Джуси Люси, хористку на круизном лайнере, а остальная группа аккомпанировала. С этим спектаклем я почувствовала себя увереннее. И теперь, когда группа наконец сплотилась, я поняла, что больше всего мне нравится та роль, которую я играю в Blondie. Затем, мало-помалу, она стала обрастать личными чертами.

6. На волосок от смерти

Вождение – и моя машина – много для меня значили на первых порах в Нью-Йорке. Мама отдала мне синюю «камаро» с механической коробкой передач – сама она уже не могла водить из-за остеопороза. Мне нравилось, что у меня есть своя машина, но оставлять ее приходилось на улице, а это все равно что прокручивать нервы в мясорубке. Мы нашли стройплощадку на Гринвич-стрит – сейчас это квартал Трайбека, – где не было знака «Парковка запрещена». Какое-то время мы оставляли машину там. Так не могло продолжаться долго: в дни уборки улиц я с рассветом, когда приезжал мусоровоз, отправлялась туда, чтобы переставить машину в другое место. Но «камаро» была идеальным убежищем, домиком, где можно было от всех спрятаться – побыть в тишине и покое. Сидя одна в машине, я придумывала тексты, наблюдая за мусоровозом в боковое зеркало.

Эта машина повидала много людей и ремонтов, пока не умерла окончательно. Иногда мы набивались туда всей компанией и отправлялись на Кони-Айленд. Я любила это место. Когда я была ребенком и Кони-Айленд только начал приходить в упадок, там творилась магия. Проводились всякие потрясающие старые скачки с препятствиями, чудовищные постановочные лошадиные бега – или прыжок с высоты 292 метра с парашютом. Как искатель новых ощущений, псих, жаждущий адреналина, я обожала эти скачки и, вырасти я в другой среде, думаю, могла бы стать каскадером, космонавтом или пойти в гонщики. Я вожу быстро и хорошо, хотя в те дни мне иногда приходилось уговаривать себя не лихачить: «Что и кому ты пытаешься доказать? Успокойся, веди себя нормально».

Даже когда скачки отменили и Кони дышал на ладан, магия сохранилась. Возможно, место стало даже волшебнее – с остатками ипподрома, ярмарочными рабочими, фриками и уличными чудиками. К тому же здесь были хорошие секонд-хенды. На выгоревшем пустыре за колесом обозрения тянулась полоска гаражей, где всякие классные штуки продавались практически за бесценок. Весьма кстати, потому что у нас за душой не было ничего, кроме молодости, жажды жизни, любви и музыки.