Сердце мастера

Вот катится по рю Розье, подпрыгивая по неровной брусчатке, багряный шар заходящего июльского солнца. И щурится от его ядреного света сидящая на раскладных козелках старушка-старьевщица, и недовольно морщится алчный лавочник Ахмед, смахивая пыль со своих драгоценных трельяжей, и жмурится утомленный стекольщик Тома, бредущий по центральной аллее со своим хрупким товаром: «Каа-муу сте-к-лоо?! А-а каа-муу плит-куу?!»…

Ударившись об острый угол бордюрного камня, огненный шар вдруг разлетается на сотни марганцевых брызг. А те, прощально вспыхнув, угасают на крышке старого рояля, профиле мраморного бюста и жестяной коробке из-под леденцов, которые достались ему от родителей в праздник. В ней он теперь хранит свое богатство: несколько графитовых карандашей и пару палочек рисовального угля.

Перед ним, на сколоченной отцом из старых досок столешнице, лежат листы зернистой бумаги. Он потихоньку выдергивает эти пустые, никому не нужные страницы из раритетных книг, которыми торгует хромой Кристоф в своей букинистической лавке. На них рисунки выходят объемными и слегка размытыми, будто бы над ними потрудилось время…

Вчера ему подвернулся какой-то Вергилий. Бумага в этом потрепанном томе была что надо: слегка желтоватая, шершавая, плотная. С загадочной монограммой «О.М.» внизу страниц…

Словом, самое то для романтических подделок, которые так хорошо расходятся под Рождество.

Сегодня он рисует на ней восхитительную женщину. Ее изображение он увидел в газете, которую читал Кристоф. Под жирным заголовком «Утраченный шедевр Монтравеля» расположились каскадом три фотографии.

На первой – в тесной мастерской, где развешаны по стенам резцы и стамески, стоит обнаженная девушка. Она совершенно осязаема: прикоснись – и почувствуешь трепетность шеи, округлость плеча, хрупкость ключиц, нежную уязвимость яремной ямки… Удлиненная фигура, слегка опущенная голова, а руки откинуты назад, будто она входит в воду, преодолевая ее сопротивление.

Рядом – незаконченная статуя, которую невозможно отличить от оригинала.

А чуть поодаль, в тонкой рамке – нежнейший набросок к этой скульптуре: неуловимо клубятся тени, сливаются насечки штрихов, сплетаются плавные линии…

Уже который день он пытается его воспроизвести… и вот, наконец, начало получаться! Этот эскиз продавать он не станет – сохранит на память о годах своего голодного, но безоговорочно счастливого «блошиного» детства…

– Месье, пойдемте уже обедать! – раздался недовольный голос медсестры прямо у него над ухом.

Леру неохотно приоткрыл глаза. Перед ним стояла Матильда – изобильная южная красавица.

– Скажите, милая, а вы верите, что подделка может превзойти образец? – озадачил он ее неожиданным вопросом.

– Вы опять за свое, месье! Этим вашим антикварным байкам счету нет!

– Что делать: если твоя жизнь была серией блестящих авантюр, о них хочется в старости кому-нибудь рассказывать, – Леру тяжело поднялся из своего кресла. – Знали бы вы, сколько моих работ продано на аукционах и украшают теперь частные коллекции!

– Скажете тоже… Прям-таки на аукционах, за бешеные деньги? – воскликнула она недоверчиво.

Он вдруг распрямился и сверкнул из-под седых бровей молодыми яркими глазами:

– Милая моя Матильда, собирая предметы старины, люди платят не за имя и не за провенанс! Коллекционируя, они окунаются в прошлое: уходят от реальности, упраздняя время и приручая смерть. Новые вещи этим свойством, увы, не обладают… Поэтому всегда найдется тот, кто под влиянием умелых посредников – антикваров, арт-дилеров, аукционщиков – выложит состояние за эту привилегию…

– Но, знаете что, – добавил он, обращаясь уже как будто бы не к ней, – в мире, где не чинят старых вещей, не латают бреши в отношениях, не осмысливают прошлого, – может быть, это не так уж и плохо?!

Париж, 2019