Сердце мастера

– Ну, это неудивительно: трудимся сейчас от рассвета и до заката – скоро хозяева из Женевы приезжают. Они все никак этот дом продать не могут… Вот ремонт и затеяли – думают, может, хоть это поможет оправдать его цену!

– А вы не подскажете их фамилию? – Оливия кокетливо улыбнулась, заметив, что парень бросает на нее жгучие взгляды.

– Да эти, как их… Ливаносы. Про папашу-то их знаменитого, поди, слышали? Ахиллес Ливанос был богатый фабрикант, спонсировал ремонт старого Олимпийского стадиона в Афинах…

– А дом ведь до него скульптору известному принадлежал?

– Да, немцу какому-то. Он для Ливаноса семейные портреты писал – они до сих пор в доме висят. А как только немец этот помер, Ливанос все хозяйство целиком и купил. Но дети его тут жить не захотели – в Женеву перебрались. Теперь вот пытаются продать родовое гнездо, пока оно совсем не рассыпалось…

Болтливый садовник проводил их до ворот, подсказав название ресторанчика в порту, куда непременно стоило заглянуть перед отъездом.

Скатившись по пыльной дороге в город и бросив машину возле крытого рынка, они оказались на набережной. В самом ее конце под простым брезентовым навесом стояли плетеные стульчики и кривоватые фанерные столы, накрытые бумажными скатертями. На дрожащем от порывов ветра козырьке таверны с трудом прочитывалась выгоревшая надпись: «Итея».

Меню в заведении не было: хозяин просто выносил корзину со свежим морским уловом, предлагая посетителям выбрать понравившегося гада или еще живую, бьющуюся в агонии, рыбу. Вслед за ним шустрая чернявая девчонка притаскивала поднос с закусками и молча выставляла их на стол. Под конец из кухни выплывала хозяйка с запотевшим графином домашнего вина и мутноватыми гранеными стаканами, составленными в стопку.

– Я, конечно, из вашей беседы на греческом мало что понял, – признался Родион, – но имя Ахиллеса Ливаноса уловил.

– Да, он заполучил этот дом после смерти Вебера. Судя по всему, вместе со всей его художественной коллекцией. Биограф ведь рассказывал мне, что сын скульптора продал все кому-то и уехал в Аргентину.

– Видимо, в искусстве Ливанос не сильно разбирался: ну стоят какие-то статуи в саду и стоят… Об «Итее» он, наверное, даже и не слышал.

– Похоже, что так… Дети его, правда, оказались половчее: быстренько разместили в аукционных каталогах все самое ценное. Если бы не Лебаск с Вергилием, похищенные нацистами в «южной зоне» и всплывшие потом в этих списках, еще неизвестно, чем бы наши поиски закончились.

Родион обхватил ее рукой и притянул к себе.

– И как же мы теперь поступим, Иви?

– Дора мечтала отыскать «Итею» и добиться ее установки в одном замечательном месте… – чуть отстранившись, Оливия произнесла вполголоса короткое название, с восторгом наблюдая за тем, как расширяются от изумления его серые, как мокрый гравий, глаза. – Попробуем этого добиться?

XXXVI Шахматы

– Если потребуется – и эксгумацию проведем, и экспертизу ДНК! Я вам плачу не за то, чтобы вы искали отговорки, а за то, чтобы наследственное дело было доведено до конца. Такого, который бы меня устроил! Так что давайте, работайте… Да, на связи.

Он дал отбой и швырнул телефон на кожаное сиденье рядом с собой.

– Валера, ну что за духота в машине? Отрегулируй кондиционер! – рыкнул Волошин, сверля взглядом русый затылок водителя.

Не отводя глаз от дороги, Валера выполнил требования босса и тут же начал перестраиваться: с движением плохо, придется пробираться в центр переулками.

После долгих маневров по подворотням корпус черного «Мазерати», напоминавший распахнутую китовую пасть, высунулся, наконец, в районе Чистых прудов. Машина сверкнула прищуром ходовых огней и вдруг начала сдавать назад: к памятнику Грибоедову стекались толпы манифестантов.

– Постой, Валера… Что это еще тут за массовка?!

– Ной Яковлевич, простите ради бога, я ж с утра сводку проверил. Несанкционированное это…

– Не гуди! – раздраженно бросил коллекционер. – Может, рассосется еще.

В ту же секунду, словно в насмешку над его словами, мирное движение горожан с трепещущими флагами и самодельными транспарантами было взято в оцепление ОМОНом. Тут же раздались автомобильные гудки, вой полицейских сирен, лязганье дверей «автозаков».

Толпа дрогнула. Кто-то выкрикнул: «Позор!», но голос его тут же потонул в общем гомоне и шуме.

– Ной Яковлевич, поедемте, а? Пока нам боковые зеркала не поотрывали… Ведь ломанутся сейчас в переулки…

Но Волошин его не слушал, беззвучно опуская стекло.

– Молодой человек! – обратился он к юноше с собакой, который вышел из соседнего дома и тут же принялся делать фото с места событий. – А по какому поводу такое бурное негодование, не знаете?

– Да журналиста одного посадили. Говорят, сфабриковали дело, подкинув ему оружие. Интеллигенция встала на защиту свободы слова…

– А, ну это достойный повод. Давай, Валера, разворачивай коней, будем выбираться. И включи-ка новости – что-то я совсем от жизни отстал.

Бросив на Волошина взгляд преданного пса, которого по́ходя потрепали по холке, Валера принялся выкручивать руль.