Сердце мира

Так парит это Сердце между Небом и Землей — подобно узкому горлышку песочных часов, и безостановочно струится сквозь него из верхнего сосуда песок благодати, ниспадая на земную почву. Снизу же, поднимаясь сквозь это узкое отверстие, проникает в верхние сферы некий странный и чуждый небесам аромат, и ничто в мире бесконечной Божественности не остается им незатронутым. Незаметно, но настойчиво пронизывает этот красноватый Дap белоснежные обители Ангелов, и неприступная любовь Отца и Сына окрашивается в нежные и исполненные сердечной близости тона. Все Божественные тайны, лик которых был до поры укрыт за шестью крыльями, снимают покровы и, улыбаясь, смотрят вниз, на людей на земле. Ибо оттуда, с земных просторов, светит им лик их двойника — их собственный лик, как бы отраженный в зеркале.

Все единое становится двойным, и все двойное единым. То, что на земле, не есть бледное подобие небесной истины, но самое это небесное, переведенное на земной язык. Если усталый Слуга, утомленный тяжкой ношей прожитого дня, опускается на землю и, молясь Богу, касается земли челом, то в этом смиренном деянии заключено все преклонение Несотворенного Сына перед троном Отца. И деяние Слуги привносит в это небесное совершенство нечто от того усталого, исполненного боли, малоприметного и лишенного блеска совершенства, которым отмечено человеческое смирение. Но никогда не любил Отец Сына столь сильно, как в миг этого усталого коленопреклонения, в миг, когда Он поклялся вознести это Дитя превыше всех небес, вознести Его до высот Своего Отцовского Сердца — вознести это Дитя Человеческое, Которое есть Его Сын, и ради Него, Единого — вознести всех тех, кто Этому Единому и Самому Возлюбленному подобен, тех, на ком — пусть даже в неявном и искаженном виде — отпечатались черты Его Сына. И если Слуга становится игрушкой в руках палачей, если Он коронован терниями, а окровавленный лик Его настолько неузнаваем, что Отец видит больше человеческого

в убийце, которого тут же отпускает на свободу, а ревущая толпа затравливает насмерть Другого — Того, кто уже не есть Его Сын, то никогда вечное величие Отца не достигало более совершенной славы и большего сияния — ибо в неузнаваемом облике Отвергнутого совершенным и ослепительным образом отразилась воля Отца.

Кто может здесь разделить то, что более неразделимо? Кто может отделить величие Бога от рабского облика человека? Кто может различить в этих деяниях Бога на земле звуки человеческого инструмента, из которого извлечено все возможное, и дела благодати, что извлекают из скрипки те звуки, издать которые скрипка ранее не могла? Кто может определить, на что способно человеческое сердце, когда оно, превозмогая самое себя, становится отпечатком Божественного и именно таким образом способно предъявить все то предельно человеческое, что в нем заключено? Кто может указать границу между той человечностью, что заключена в земном сердце, и той, к которой тянется небесная любовь? И кто может сказать, что в этой второй своей небесной бесконечности сердце человеческое не должно более биться, ибо пресеклось его дыхание, ибо оно не достигает более границ этого мира, не достигает Бога, или что Божественному «Я» не хватает места, чтобы поселиться в этом — ставшем безграничным — сердце, и, следовательно, мир также не может легко и без усилий разместиться в нем? Кто столь в себе уверен, чтобы утверждать, что нам достаточно конечного начала, достаточно некоего тайного счастья в каком-нибудь земном уголке, что несколькими годами этого скромного и незаметного счастья довольствуется наше сердце? Кто скажет, что человеческое начало в нас чище именно тогда, когда надежно отделено от Божественного, что оно должно питаться преходящим и должно опуститься до того, чтобы пить свои собственные слезы, упиваясь ими, подобно отборному вину? Кто способен на это, вместо того, чтобы обратить взор на великое Сердце в центре бытия? Кто — вместо того, чтобы воспевать упадок и уничтожение — восхвалит ту любовь, с которой Всевышний взирает на униженность Своего творения, ту сверхчеловеческую

милость, по которой Он притягивает это творение к Себе, даруя кров и пристанище крови и плоти?