Сердце мира

Вначале все очень просто. Я просто вижу, что я не могу того, чего мне бы хотелось. При этом я знаю то, что я должен делать. Ты говорил мне об этом, священник говорил мне об этом, и я сам себе об этом говорил. В этом смысле все на своих местах. Не на своем месте лишь моя воля, моя возможность хотеть. Нет, у меня, разумеется, есть воля — воля, что способна желать; но у меня есть и другая воля (та же самая!), что не желает. «И я не понимаю, что творю, ибо я творю не то, чего хочу, но то, что ненавижу. И если я совершаю то, чего не хочу, то совершаю не я, но живущий во мне грех. И я знаю, что во мне, то есть, во плоти моей, нет добра, потому что, хотя я и желаю добра, я не могу творить его. Я не творю того добра, которого желаю, я творю зло, которого не желаю. Живущий во мне внутренний человек радуется Божьему Закону, но в членах тела моего царит иной закон; он противостоит закону моего разума и делает меня пленником того греховного закона, что управляет телом моим. Бедный я человек! Кто избавит меня от этого смертного тела?»[2] И вот, воля моя разрывает меня на части,

и именно тогда, когда я хочу, я не хочу. И поэтому я взываю к Тебе из темницы моего нежелания: сделай так, чтобы я желал!

Но можно ли так молиться? Ты можешь дать мне все — любое просветление, любую благодать. Но желать этого и сделать решительный шаг должен я сам. Я лежу на ложе собственной похоти, и эта похоть отвратительна мне, и я хотел бы порвать ее путы и приподняться. Но то, чего мне при этом не хватает, — это обычная решимость, само действие, которое нужно для этого совершить. Могу ли я сказать стоящему рядом со мной другу, что хочет помочь мне: решись на это вместо меня? Он может дать мне совет, принести мне пищу, что укрепит меня, может протянуть мне руку. Но может ли он передать мне этот миг свободы, эту искру подлинной воли? Нет, действие может родиться лишь во мне самом. Но этого я не хочу. Не хочу, ибо люблю свою похоть, мне сладка ее горечь, я не могу пойти на то, чтобы лишиться ее. И если я заставлю себя какими-нибудь внешними способами, если я попросту свяжу себя, душа моя не сможет расстаться с нею. Если я какое-то время не грешу, то лишь потому, что не было подходящего повода.

Часто мне кажется просто неприличным приставать к Тебе с нескончаемыми просьбами, к которым я сам не могу отнестись всерьез. В то время как одна из моих изможденных рук умоляет Тебя: «Избавь меня от скверны!» — другая начинает ныть: «Пощади меня и оставь мне ее — мою возлюбленную скверну!» Просьба за просьбой вздымаются к Тебе ввысь, и нет среди них ни одной искренней и настоящей. Когда я говорю, другой голос все время звучит во мне, откликаясь дьявольским эхом: «Да придет Царствие Твое! — да придет царствие мое! Да будет воля Твоя! — да будет воля моя! Хлеб Твой насущный дай мне! — хлеб мой насущный дай мне!» Если бы я был святым, то голос бы мой утих, и я смог бы любить Тебя всем сердцем и всей своей волей исполнять закон Твой. Но я рассечен пополам, и моя молитва неполноценна, как и моя воля. И я боюсь, что Ты не можешь исполнить моей просьбы, что Ты отвернешься от меня и извергнешь меня из уст Своих.