Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате

— Факты?.. — взревел Петион. — Я покажу тебе факты!..

Но он уже ничего показать не мог: на губах его выступила пена, а лицо стало мертвенно-бледным.

— Довольно! — закричал с места Марат. — Спускайся с трибуны, не то тебя хватит кондрашка!..

— Гнусный злодеи! — вопил Петион, повернувшись к Марату. — Ты опошляешь все, к чему прикоснешься!..

Жирондисты поняли, что нужно спешить на помощь Петиону.

На трибуну поднялся едкий и злой Гюаде, один из самых заядлых бриссотинцев. Он назвал Робеспьера сообщником принца Кобургского, а Дантону напомнил, что тот сидел в театральных ложах рядом с Дюмурье.

— А, ты обвиняешь меня? — зарычал Дантон. — Ты не знаешь моей силы…

Не обращая внимания на эти слова, Гюаде продолжал. Он честил одного за другим всех видных монтаньяров — напал на Фабра, прошелся насчет Сантера… Все это была прелюдия. Гюаде подбирался к Марату. И вот в руках оратора появился долгожданный циркуляр Якобинцев от 5 апреля. Гюаде принялся зачитывать наиболее рискованные фразы — призыв к восстанию против Конвента, требование расправы с сообщниками Дюмурье и тому подобное…

— Правда! — закричал с места Марат. — Все чистая правда!..

Эти слова переполнили чашу.

Три четверти членов Конвента вскочили на ноги. К жирондистам присоединилось Болото. Шум поднялся невообразимый.

— В тюрьму его!

— В Аббатство!

— Издать немедленно декрет о привлечении его к суду!

Торжествующий Гюаде спустился с трибуны. Его место занял Марат. Невзирая на крики возмущения, он заговорил спокойным, даже несколько презрительным тоном:

— К чему, для какой надобности вся эта пустая болтовня? Вас хотят уверить в существовании химерического заговора, чтобы скрыть заговор реальный…

Он подтвердил, что подписал циркуляр, поскольку полностью согласен с его содержанием.

Дантон попытался исправить дело.

Он предостерег Ассамблею от опасного прецедента: депутаты собирались покуситься на парламентскую неприкосновенность одного из них, своего же коллеги. К чему это могло привести в будущем? Не расшатывало ли это Конвент как орган верховной власти народа?

Напрасные старания.

Все уже было решено.

— Вся Франция обвиняет Марата, — воскликнул один из жирондистов, — мы же будем его судьями…

Среди несмолкающего шума большинство декретировало немедленный арест Друга народа, требуя, чтобы обвинительный акт против него был заслушан и утвержден на следующий день.

Галерея, на которой я стоял, казалось, должна была рухнуть от топота ног, Зрители аплодировали Робеспьеру, Марату, Дантону, освистывали Петиона и Гюаде, а когда было вынесено решение об аресте, устремились в зал заседаний. Когда я очутился у входа, глазам моим представилось следующее зрелище.

Марат гордо стоял посередине зала. С верхних рядов спускались монтаньяры, чтобы защитить его. Марат заявил, обращаясь к председательскому бюро:

— Я не намерен подчиняться вашему гнусному декрету. Моя голова нужна еще отечеству — я не собираюсь подставлять ее под меч тирании!..

В сопровождении тесно сгрудившихся вокруг него монтаньяров он двинулся к выходу.

Гвардеец, дежуривший у решетки, преградил ему путь.

Навстречу шел офицер с бумагой в руке.

Все понимали: это был ордер на арест.

Офицер протянул декрет Другу народа. Тот внимательно его прочитал, саркастически ухмыльнулся и вернул обратно.

— Пойди и отдай это твоим господам, пусть подотрутся им!

— Гражданин, ты арестован! — твердо сказал офицер.

— А кто же подписал ордер на мой арест? — насмешливо спросил Марат.

Стоявшие рядом увидели то же, что первым разглядел обвиненный: жирондисты слишком поторопились и, полагая, что враг у них в руках, забыли формальность — на декрете отсутствовали подписи министра юстиции и председателя Собрания…

Смущенный офицер стушевался.

Марат уверенной поступью прошел мимо часовых и покинул зал заседаний. Монтаньяры и зрители, спустившиеся с галерей, запрудили вход и не пропустили агентов Жиронды, бросившихся было вслед за ним.

Я нагнал его только на улице.

* * *

Было темно: вечернее заседание Конвента затянулось дольше обычного.

Марат шел быстрым шагом — я едва поспевал за ним. Он упорно меня не замечал. Я не выдержал:

— Учитель, говорил же я вам!

— Что, собственно, ты мне говорил?

— Да что этот циркуляр…

— Навлечет на меня неприятности? Это я знал и без тебя. Но я плевал на них. Польза, полученная от нашего призыва, значительнее, чем вред. Да и вред я сумею обратить на пользу.

— Вы говорите загадками.