Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате

— …Да, это был самый страшный кризис в моей жизни. Я потерял веру в справедливость, веру в добро. Все, что звало меня вперед, что вселяло силы в грудь мою, внезапно исчезло. Впереди была непроглядная ночь. Дело всей моей жизни оказалось мифом. Крайний упадок духовных сил совпал с физическим надломом. Я заболел. Болезнь была тяжелой, она не только свалила с ног, но и приоткрыла могильный вход перед угасшим взором моим. Я написал завещание, передал инструменты и бумаги единственному оставшемуся другу и приготовился кончить счеты с жизнью. С каждым днем мне становилось хуже. И тут вдруг я уловил, что в воздухе повеяло чем-то новым. Словно дыхание весны проникло в мою смертную келью и коснулось моего холодеющего чела. Это и впрямь была весна. Шел 1789 год, и король издал указ о созыве Генеральных штатов…

Древние говорили: «В здоровом теле — здоровый дух»! Это, конечно, верно. Но нельзя отрицать, что бывают случаи, когда оздоровление духа может победить болезнь тела. Так получилось и со мной. Едва я начал понимать, что возвещенная мною долгожданная и благодетельная революция грядет, становится явью, а понял я это сразу же, узнав о проекте созыва Штатов, я почувствовал, что стоит жить, что жить нужно, необходимо. И в болезни наступил благодатный кризис. Душа моя ликовала, и с каждым днем я чувствовал, как прибывают силы. Короче говоря, я выздоровел. Выздоровление, конечно, протекало медленно, я долгие дни был еще прикован к постели, но уже знал, что поднимусь, и уже писал лежа. Я писал свой новый труд — «Дар отечеству». Этот труд знаменовал коренной перелом в моей жизни. Позади остались колбы, реторты и научные трактаты, впереди была служба Революции. Но постой…

Марат повернулся к камину и воскликнул:

— Ого! Пока я тут разглагольствовал, едва не убежал наш кофе! А это было бы весьма трагично. Давай-ка сделаем перерыв, я ведь рассказал тебе почти все, что мог, а горячий кофе в нашем положении будет лучше самых содержательных разговоров. Возьми-ка в буфете чашки, и займемся делом…

Я подчинился, но был иного мнения, чем мой собеседник. Кофе я пил без всякого удовольствия, с нетерпением ожидая продолжения рассказа. Для меня многое оставалось неясным, и этого, видимо, я не мог скрыть.

— Ну хорошо, — сказал Марат. — Ты не удовлетворен, я это вижу. Впрочем, мне остается сделать всего лишь несколько логических обобщений и вернуться к тому, с чего мы начали этот разговор. Я понимаю, что вызывает твое недоумение. Ты знаешь меня сегодня и только что узнал, чем я был вчера. И ты, конечно, никак не можешь увязать одного с другим. А как же науки? Физика? Медицина? То, чему был отдан весь пыл души, посвящено несколько десятилетий творческой жизни? Что все это? Мираж? Самообман? Но если так, то враги Марата оказались не столь уж и не правы — может, доктор Марат был дутой фигурой, легковесной личностью, может, его следовало уничтожить, и это стало бы общественным благом?..

Ты молчишь, ты ничего не скажешь, но червь сомнения проник и в твою душу. Ничего не отвечай мне, не надо, лучше слушай.

Все те, кто говорит о раздвоенности Марата, о том, что Марат авантюрист, что он ренегат, бросивший науку ради политических интриг, сами не более чем интриганы или, в лучшем случае, ослы!

Если ты внимательно выслушал мой рассказ, ты должен был уловить, что никакой раздвоенности во мне не было, нет и быть не может. С детских лет горел я желанием помочь людям, облегчить их непомерно тяжелую участь, принести себя в жертву человечеству. И если личные мои склонности увлекли меня в область медицины и физики, то, с одной стороны, на стезе этих наук я думал прежде всего о людях, а с другой — никогда не оставлял, из тех же соображений гуманизма, проблем философских и политических. Если это ты можешь назвать раздвоенностью, ты такой же осел, как все мои, так называемые критики. Для меня же это единство — единство органическое, которое должно быть присуще каждому человеку, единство, без которого немыслимо подлинное полноценное общество. От времени «Цепей рабства» и до «Плана уголовного законодательства» я оставался доктором Маратом, ученым Маратом, гуманистом Маратом.

Что же произошло затем? Единство нарушилось?

Ни в коей мере!