Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате

Сам управляй собой… Ведь только этого и хотели все люди, собравшиеся здесь сегодня, как год назад, в день Федерации. Они желают управлять собой сами, все эти Жаки и Марианны, Жаны и Жанны, Эмили, Пьеретты и Пьеры; им осточертел тысячелетний груз монархии, нескладный привесок, нарушающий центр тяжести целого, уродливый нарост, высасывающий жизненные соки нации… И неужели же они не добьются своего?..

Тем более что действуют они мирно, по праву, гарантированному конституцией?..

С такими мыслями блуждал я среди пестрой толпы, отыскивая моего Жюля. Близ алтаря Отечества встретил много знакомых кордельеров и наконец столкнулся нос к носу с ним.

Вид у Мейе был весьма озабоченный. Его удивила моя довольная физиономия.

— Чему ты так радуешься, Эскулап?

— А от чего мне плакать, Артист?

— Что ж, может, еще и будет от чего…

Новости, которые он мне поведал, были двоякого рода, С одной стороны, все шло как будто хорошо. Накануне, желая избежать обвинений в незаконном сборище, двенадцать уполномоченных от народа явились в ратушу, чтобы договориться о сегодняшнем дне. Прокурор-синдик принял их заявление, выдал расписку и произнес напутствие: «Закон покрывает вас своею неприкосновенностью». Так что, казалось бы, с этой стороны беспокоиться было нечего. Мейе прибыл на Марсово поле в начале двенадцатого. Народ уже начал собираться. Настораживало, что повсюду стояли войска. Но национальные гвардейцы держались в общем мирно, и парижане не обращали на них внимания. Вскоре появился посланец Якобинского клуба. Он заявил, что клуб взял обратно ожидаемую здесь петицию, чтобы тщательно отредактировать ее. В толпе раздались крики протеста. Кто-то предложил тут же, на месте, разработать новую петицию, которую подпишет весь собравшийся народ. План этот был одобрен, после чего избрали четырех комиссаров, которые составили и написали новый текст. Затем, выстроившись цепочкой, люди подходили к алтарю Отечества и один за другим ставили свою подпись. Уже подписались несколько тысяч человек, когда прибыли посланные ратушей три должностных лица в сопровождении военного эскорта. Они были приятно поражены тем, что увидели. У алтаря их приветствовали трогательными проявлениями патриотизма. Один из них торжественно заявил: «Господа, нам говорили о волнениях на Марсовом поле. Нас обманули. Мы очень обрадованы, узнав ваше подлинное настроение. Мы дадим отчет об увиденном и не только не станем препятствовать вам, по, если возникнет нужда, поможем общественными средствами. Мы бы и сами подписались под вашим заявлением, если бы не были при исполнении служебных обязанностей».

— Они ушли, — закончил свой рассказ Жюль, — как раз перед твоим приходом. Ушли и увели войска.

Я осмотрелся по сторонам и действительно не обнаружил синих мундиров.

— Чего же лучше! — воскликнул я. — А ты еще говоришь, что придется плакать!

— Я не все сказал, — задумчиво произнес Жюль. — Есть два обстоятельства, которые внушают живейшую тревогу…

И он сообщил мне о них.

Рано утром, когда Париж спал, один подросток отправился на Марсово поле, чтобы скопировать патриотические надписи с алтаря Отечества. Находясь на алтаре, он услышал подозрительный шум у себя под ногами, словно кто-то буравил доски настила. Он сообщил об этом в ратушу, и военный отряд, посланный на Марсово поле, сняв доски, обнаружил под алтарем двоих неизвестных с дневным запасом пищи. Что делали они в столь необычном месте? Кого поджидали? Зачем сверлили доски? Этого установить не удалось. Их отвели в Гро-Кайо и вместо того, чтобы как следует допросить, повесили.

— Этот самосуд, — заметил Мейе, — происшедший внезапно и без установления истины, удивительно напоминает мне расправу с булочником Франсуа, явную провокацию, приведшую к изданию военного закона; как бы теперь наши верховные не сочли предлог достаточным, чтобы этот закон применить.

— Помилуй, но какое отношение все это имеет к нашей петиции и собравшимся здесь гражданам?

— Никакого. Но при слишком большом желании можно сопоставить и сблизить все, что угодно. Уже говорят о том, что на утреннем заседании Ассамблеи было объявлено, будто «петиционерами убиты двое национальных гвардейцев, павших жертвами своего усердия». Звучит, не правда ли?..

— Какая чушь!

— Вот именно чушь, но чушь, способная разжечь мстительные чувства национальных гвардейцев; однако подожди, слушай дальше…

И Мейе рассказал, что около полудня, когда начали собираться граждане, вместе с войсками на Марсово поле прибыл Лафайет. И тут с насыпи в генерала прицелился какой-то неизвестный. Он выстрелил, но ружье дало осечку. Его схватили. Однако вместо того, чтобы отвести злоумышленника в тюрьму или, по крайней мере, допросить, Лафайет в приливе «великодушия» приказал, чтобы его немедленно освободили…

— Странное великодушие, — вздохнул Мейе, — так мало присущее нашему «паяцу двух частей света». А между тем это событие также можно представить как покушение петиционеров на честь и славу национальной гвардии…

— Ты все-таки преувеличиваешь, — возразил я.