Сердце на двоих

Дорога стала шире, спустившись в полную очарования и покоя долину. Они въезжали в городок Кангас де Онис. Корделия с удовольствием увидела несколько магазинов и кафе. Затем они миновали затененную деревьями площадь, где дети катались на велосипедах, а старухи кормили голубей; въехали на средневековый мост, под которым неслись серебристые струи быстрой реки. Над аркой моста было установлено огромное распятие, а вокруг, в какую бы сторону она ни поглядела, по-прежнему высились горы.

Миновав город, Гиль сразу же завернул в проем стены, некогда загороженный воротами. Они въехали в заброшенный бурно разросшийся сад, хранивший очарование и следы былой заботы. В конце дорожки высился дом, производивший сходное впечатление — благородства и печальной заброшенности. То было массивное двухэтажное строение, сложенное из крупного камня. Корделия было подумала, что в доме уже давно никто не живет, но как только Гиль затормозил, тяжелая входная дверь распахнулась, и на пороге появилась пожилая чета.

— Что это, Гиль? — спросила Корделия. — Чей это дом и кто эти люди?

— Терпение, — проговорил он торжественным голосом. — Этот дом, к вашему сведению, с недавнего времени мой, а люди эти, которых я и сам вижу впервые, наняты, чтобы за ним присматривать. По необходимости пришлось делать распоряжения до приезда сюда, но зато дом, по крайней мере, обжит.

Сидя в машине, Корделия наблюдала, как Гиль разговаривает с семейством смотрителей. Ее недоумение возрастало с каждой минутой. Чего ради Гиль приобрел этот приходящий в упадок особняк, да еще в столь отдаленном месте? А смотрители останутся здесь? Похоже на то, подумала она, видя, как сторож забирает багаж из машины и вносит его в дом, а за ним следует улыбающаяся жена.

Гиль распахнул дверцу машины и протянул руку Корделии. Тепло его пальцев произвело на нее гипнотический эффект. Ей грезилось, что ее вводят в некий заколдованный дворец. Деревянные полы были начищены до блеска, светясь позолотой свежего лака. Из прихожей Гиль провел ее в обширную залу, в которой были расставлены кресла и столы мореного дуба. Огонь, пылавший в огромном камине, быстро нагревал комнату, изгоняя из нее промозглость весеннего вечера. А перед камином, на старом, но еще крепком афганском ковре уютно дремала черно-белая кошка.

Корделия наконец вышла из транса и, улыбнувшись, обратилась к Гилю.

— Неужели всюду ты окружаешь себя животными? — спросила она.

— Да, и думаю, так будет всегда, — ответил Гиль. По-прежнему держа ее за руку, он подвел и усадил ее на диван поближе к огню. — Отдыхай, Корделия. В доме, как мне помнится, есть столовая, но сегодня жена смотрителя — ее зовут Бланка — принесет нам поесть прямо сюда.

Она бросила взгляд в окно, на буйную заросль кустарников и деревьев, а затем на Гиля.

— "Как мне помнится"? Так ты знаешь этот дом? Ты жил здесь прежде? спрашивала она, а недоумение ее нарастало.

— Да, и мне доставляет удовлетворение мысль, что дом этот вновь принадлежит тому, кто должен им владеть — мне. Ибо это дом, где родилась моя мать, где я провел свои детские годы после возвращения в Испанию. После ее смерти я жил здесь со своей тетушкой, но, — тут он печально нахмурился, — у нее настали трудные времена, и дом пришлось продать.

Он отпустил наконец ее руку, и ей сразу же стало не хватать тепла его ладони. Потянувшись к нему, Корделия промолвила:

— Теперь я вспомнила, ты говорил мне, что твоя матушка родом из Кангас де Онис. Но что ты делал потом, покинув этот дом?

Задав вопрос, она тут же испугалась, что он не захочет на него ответить и их общение прекратится. Но ей стало важно узнать о всех витках его жизненного пути и благодаря этому понять, наконец, этого человека.

— Мы сняли домик в Кангас де Онис, и ежедневно я проходил мимо материнского дома и видел здесь чужих людей, — сказал Гиль с горечью. — А затем они уехали, и дом много лет пустовал. В общем-то, тогда для меня это было не важно. Вплоть до последнего времени я и мечтать не мог, чтобы выкупить и поправить его. После смерти тетушки меня перебрасывали из одной родственной семьи в другую, а к моменту поступления в колледж я остался совсем один.

Он замолчал и нарочито бесстрастно стал почесывать пятнистый кошачий живот. Кошка вытянулась и заурчала от удовольствия. Лицо его ушло от света, но Корделии и не нужно было видеть его. Она знала, что на нем сейчас отражены одиночество и потерянность, только что звучавшие в его голосе.

— А потом ты отправился в Англию, в университет, — нарушила молчание Корделия, надеясь вывести его из невеселой задумчивости.

— Да, школа предоставила мне стипендию, и к этому пришлось добавить те небольшие сбережения, что оставила мне мать, — сказал он. — В Англии я изучал испанскую и английскую филологию. Во время каникул натаскивал английских малышей, учивших испанский, или возвращался сюда и…

— Натаскивал испанских детей, учивших английский, — закончила она. — Это нелегкий хлеб для выходца из богатого рода. Так неужели, Гиль, тебе никогда не приходило в голову обратиться к отцу?