Сердце на двоих

Многое ведь уже изменилось. Ибо Гиль Монтеро по-прежнему разрушал ее покой. Нет, он не сидел за ее столом. Но его издевающийся голос звучал в ее ушах. И в те минуты, когда ей верилось, что она уже освободилась от навязчивых дум о нем, память ее вдруг взрывалась и извергала его глаза, лицо, интонации. "Однажды ты придешь ко мне, Корделия, по доброй воле…"

Ну и наглец! Неужели он верит, что она предложит себя? Будет просить его взять ее, овладеть ею? Стать еще одной из его случайных, потом забытых побед? Нет, поклялась она торжественно самой себе. А как, должно быть, повеселился бы, узнай он, насколько она измучена и взволнована этими неотвязными раздумьями. Ей показалось, что она даже слышит этот смех… Странно, что в подобные моменты он перескакивает на испанский…

Она плеснула в бокал изрядную порцию бренди и легла в постель, прихватив с собой книжку с картинами Густава Климта (Густав Климт — известный австрийский художник-экспрессионист начала XX века.), подаренную ей Брюсом. С учетом ее нервного состояния и уже выпитого вина бренди оказалось явным излишеством, и на следующий день она проснулась с чугунной головой. Лучшее средство освежиться — быстрая прогулка по берегу реки, решила она.

В другой раз она прихватила бы с собой этюдник. Но нынче ей не хотелось возиться с красками, и она нашла извинение в холоде: замерзшими руками не порисуешь. Уже во время прогулки она подумала, что после Испании она даже не дотрагивалась до кистей. Преодолевая холод быстрой ходьбой, она грустно размышляла об этом и пришла к утешающему выводу, что ей помешала ее же деловая занятость, в особенности хлопоты по устройству кофейни. И все же она знала если это и правда, то не вся.

Она уже поняла, что рисунки, сделанные ею в Ла Веге, были хороши, но почему-то не могла заставить себя еще раз взглянуть на них. И еще ей было ясно, что тяга к творчеству перекрыта каким-то непонятным, сидящим внутри нее запретом и что нет у нее сил вернуться к тому творческому взрыву, который случился летним утром в Ла Веге, тем самым утром, когда она оказалась в объятиях Гиля и все же не позволила себе удовлетворить не менее могущественную потребность, чем творчество.

Искусство и чувственность. Неужели для нее эти две силы стали чем-то двуединым, подобным упряжке из двух коней, которые не могут сообща везти карету. А тогда зачем они нужны? Она попыталась отмахнуться от этого неприятного уподобления. Но попутно поняла, что Гиль пробудил в ней что-то такое, что требовало самовыражения. Но почему же все так тесно переплелось с Гилем? Она никогда не считала себя особенно чувственной, хотя знала, как ее существо восприимчиво к цвету, форме, плоти воспринимаемого. Быть может, эта ее способность — лишь часть чего-то большего, некоего импульса, требующего, чтобы ее целовали, ласкали, овладевали ею, заполняя тело и душу сладостными ощущениями.

Неужели она относится к тому типу женщин, которые на свою беду всю жизнь привязаны к одному мужчине, а тот не может им принадлежать или не разделяет их любви, причиняя тем самым боль и унижение? Она-то возбуждала желание в Гиле, ведь он вожделеет ее, когда они рядом. Но, быть может, такое же вожделение он испытывает и к другим женщинам, о которых тут же забывает, как только расстается с ними. И вот эта-то минутная алчба и есть та награда, ради которой она должна броситься в его объятья? Нет, и еще раз нет!

Она вернулась домой с ясной головой, но не более счастливая. Прогулка ее оказалась настолько долгой, что завтракать было уже поздно, а время ленча еще не наступило. Она раздумывала, не сварить ли ей кофе, когда раздался телефонный звонок.

Звонила Гайнор, и голос ее звучал взволнованно.

— Корделия, я должна вас увидеть. Это очень важно, — настойчиво заявила она.

— Что случилось, Гайнор, — спросила Корделия, пытаясь догадаться, что за катаклизм произошел в Морнингтон Холле.

— Я не могу говорить по телефону, — продолжала Гайнор. — Могли бы мы встретиться?

— Конечно, раз это важно, — с некоторым беспокойством проговорила Корделия. — Назначьте мне место, и я тут же отправлюсь туда. Вы звоните из дома?

— Да. Вы помните въездные ворота нашего парка? Я жду вас рядом с ними.

Гайнор положила трубку прежде, чем Корделия успела спросить что-то еще. Нахмурившись, она натянула на себя самый теплый свитер, добавила к нему зимнюю куртку и отправилась в недальний гараж, где она держала свою машину.

Всю дорогу к Морнингтон Холлу Корделия терялась в догадках о том, что могло так взбудоражить Гайнор. Она все больше симпатизировала ей. Та ежедневно с радостью помогала ей в кофейне, отказываясь от вознаграждения, соглашаясь лишь на бесплатное пирожное. И если сегодня ей требуется помощь, Корделия не вправе отказать.