Сердце на ладони

На счастье мое или на несчастье, этот больше мной не занимался. Допрашивал другой офицер. Я все отрицала. Били. Нет, не очень. Один только раз деревянными тисками сжимали пальцы. Это больно. Пальцы и теперь болят.

Зося подняла левую руку, пошевелила пальцами.

— Что же вы не сказали мне? — укоризненно покачал головой Ярош.

— Они болят, когда вспоминаю. А так ничего. В лагерях тоже били. Плетьми. Резиновыми дубинками. Меня недолго держали в тюрьме. Недели две. Оттуда — в лагерь под Барановичами. Затем Майданек… А после… Я уже не помню их, всех лагерей, в которых перебывала. Меня часто переводили почему-то. Последний — женский лагерь под Гиссеном. Нас освободили американцы…

Она, очевидно, все-таки устала и потому торопилась, чтоб скорей кончить рассказ. Маша первая поняла это и громко хлопнула в ладоши, как бы ставя точку.

— Товарищи, стынет кофе. И твое молоко, Зося.

24

Завод взял обязательство выполнить десятимесячный план до открытия съезда. Цехи, смены, бригады стали на предсъездовскую вахту. Внешне как будто все было по-старому. Разве что появились новые лозунги и призывы — в проходной, на заводском дворе, в цехах, в столовой, в конторе. Но даже Славик с его двухмесячным стажем заметил новый ритм в работе. Именно ритм, потому что раньше нередки были и авралы. Хорошие и добросовестные работники подчас простаивали из-за того, что где-то кто-то что-то не доделал: снабженцы, транспортники или конструкторы, литейщики, механики или плановики. Сборщикам, которые, по сути, завершали процесс, это «что-то где-то» больше чем кому бы то ни было становилось поперек горла. Славик не однажды слышал, как хлопцы из его бригады крыли механиков. А те, в свою очередь, валили вину на кого-нибудь другого. Но вот уже сколько дней работают с веселым подъемом. Этот подъем захватил и Славика. Его меньше учили, больше поручали операций, которые он мог выполнит, самостоятельно. Это ему нравилось, и он старался. Работа сборщика таких уникальных, несерийных станков тем и интересна, что очень редко повторяется, что каждый день и каждый час приходится делать что-то новое.

Как-то за обедом Славик спросил у ребят: — Архимеды, растолкуйте мне, почему у нас не могут всегда работать вот так… чтоб не портить людям нервы. А только перед праздниками. Привычка или черта национального характера?

— Начинает думать мальчик, — бросил Костя, когда Славик, получив довольно противоречивые ответы, пошел в буфет купить папирос.

— Только все у него этак. — Ходас правой рукой через голову достал свое левое ухо.

Генрих осторожно двумя пальцами поправил золоченые очки. Хмыкнул:

— Однако ж и ортодокс ты, Иван быть тебе профсоюзным лидером, потому, что ты умеешь отмахнуться от всего сложного. А Славик задал вопрос, на который не так-то просто ответить.

— Один дурак такое может спросить, что сто умных не ответят.

— Так пускай они шевелят мозгами, умные, — неожиданно зло сказал Тарас. — А то у нас действительно только перед праздниками некоторые запускают вот эту «кибернетическую машину», — он постучал пальцами по лбу, — на полный ход.

Генрих своими очками пускал веселых зайчиков на лица друзей.

— Причин аритмичной работы завода одна тысяча двести сорок четыре и пять десятых. Если б мы их выявили, объяснили и описали, нам можно было бы присвоить звание докторов наук.

— В том-то и беда, что мы их не выявляем, — сказал Тарас уже спокойно, без злости

— А давайте сделаем почин! Костя любил вносить неожиданные предложения, и сам же подшучивал над собой: «Из сотни хоть одно да окажется толковым?» — А чтоб не выяснять все тысячу двести причин, выясним одну: почему теперь все пошло нормально?

— Вахта, — коротко ответил Василь Лопатин, подбирая хлебом остатки соуса на тарелке.

— А в словах Кости есть зерно…

— Одно? Целый мешок..

— Не ребячься.

— Он у Славика учится.

— А ведь он прав, — Тарас обращался к Генриху, тот был у них «главный теоретик». — Причины аритмичной работы, может быть, где-то и выясняются, а вот стоит работе наладиться, как сейчас же всякому анализу конец. Начинаем славословить, раздавать премии… — Любим ура кричать, — отозвался Славик, услышав последние слова Тараса. Кинул на стол пачку папирос. Взглянул на табличку «У нас не курят» и чиркнул спичкой.

— Ура ведет на штурм, — сказал Лопатин, отставляя наконец тарелку. — Нет, Вера все-таки вкусней готовит.

— Потому, видно, и кричим, что часто приводится штурмовать, — засмеялся Генрих.

— Вера готовит вкуснее? — усомнился Костя, озорно подмигнув Генриху.

Тот принял «эстафету», сказал серьезно, с дрожью в голосе, обращаясь к Тарасу:

— Несчастная. Я ей не завидую. Лопатин, который не чувствовал юмора, опешил:

— Кому? Вере? Почему?

— Попробуй наготовить на такого обжору, блеснул зубами Костя.

Ну и пустобрехи!