Сердце на ладони

Ярош, чрезвычайно взволнованный рассказом Шиковича, ходил по кабинету, припоминая, как вел себя Дымарь, когда следил за ним, анализировал психологию предательства. Предложение Кирилла застигло его врасплох.

— К Зосе? — Он остановился у окна и вдруг как бы погас: его могучая и статная фигура в черном свитере за одно какое-то мгновение стала громоздкой, неуклюжей. Он сгорбился, согнул шею, точно рассматривал что-то в белой вате между рамами.

— Неужели боишься? — уколол Кирилл. Ярош круто повернулся к другу. Лицо его искривила страдальческая гримаса.

— Я обещал… Гале.

— Ух, люди добрые! До чего мы дожили!

— Я никогда не нарушал слова. Кирилл рассердился. Вскочил с кресла, как

резиновый мяч, покатился к книжным полкам, занимавшим всю стену. Загремел во весь голос, забыв, что в соседней комнате Наташа.

— Ты прости… Я уважаю слово… Уважаю Галину… Но если потакать каждому бабскому капризу… Ведь жизни не будет…

Ярош обессиленно опустился в то самое мягкое кресло, с которого только что вскочил Шикович, потер ладонями лицо.

— Брось! Я сам знаю. Но когда не хватает ума и, я уже говорил тебе, обыкновенной интеллигентности… Что делать? Скажи, инженер душ.

После примирения Галина вырвала у него эту клятву — никогда не встречаться с Зосей. Он пообещал, не раздумывая, только бы упрочить мир, потому что видел, как тяжело переживают разлад дети. Позже понял, что такая клятва унижает его. В чем его вина? Ему были противны собственная слабость и безволие, и желание зайти к Зосе усиливалось с каждым днем. Он боролся с ним. Он честный человек и действительно никогда не нарушал данного слова. Да, в конце концов, и не в слове дело. Он не может позволить, чтоб подлость сплетников и неразумие жены довели их до разрыва, что было бы трагедией и для них обоих, и еще больше для Виктора и Наташи.

Так он убеждал себя. Но от этих логических рассуждений не становилось легче. Он многое мог простить другому, но себе не прощал ничего — ни ошибок, ни слабости, ни опрометчивых слов, ни необдуманных поступков.

Кирилл вдруг прервал начатые было им рассуждения о роли мужа в воспитании жены. Может быть, почувствовал, что Ярошу неприятно и тяжело выслушивать их. А может, пошатнулся пьедестал, на который он возвел друга, постоянно восхищаясь им, но пряча это за шутливо-насмешливым тоном? Еще как-то летом на даче он сказал: «Такой большой и так мал перед собственной женой». Это была шутка. Однако подсознательно ему хотелось, чтоб его лучший друг и герой был велик во всем. Застегнув верхнюю пуговку сорочки и подтянув галстук перед черными томами энциклопедии за стеклом шкафа, Шикович грубовато сказал:

— Черт с тобой, пойду один, — и направился к двери.

В соседней комнате заглянул через Наташ-кино плечо в книгу, которую девочка читала, коснулся ладонью ее светлых шелковистых волос. Она посмотрела на него и виновато улыбнулась, как бы извиняясь за что-то: то ли что слышала их разговор, то ли за отцовскую слабость. Кирилл одевался в прихожей, когда вышел Антон и тоже молча стал одеваться. Сквозь открытую дверь Наташа смотрела на отца с одобрением и страхом, словно несла ответственность за его поступки.

На дворе славно подморозило. В воздухе кружились снежинки. Но асфальт улиц был сух и сер в тусклом свете фонарей, побелели лишь лунки вокруг лип и каштанов.

Шикович давно уже приметил: в их городе самое большое движение на улицах, идущих параллельно центральной, а на тех, что пересекают ее, даже в воскресенье тихо и безлюдно, хотя это, пожалуй, самые красивые улицы, неширокие, зеленые, уютные, в особенности короткие участки от Советской до реки. Шикович любил эти улицы, любил здесь гулять.

Они шли не торопясь. Обычный «рабочий» шаг у Яроша таков, что рядом с ним надо идти вподбежку, чтоб не отстать. А тут он шел на диво медленно, может быть, все еще колебался. Они как бы умышленно вычеркнули из сознания, к кому и зачем идут.

— Что ты, однако, думаешь делать с дачей?

— Поеду, разложу посреди кабинета костер, порадую глаз… Зрелище на всю жизнь.

— Не мели чепухи, Кирилл.

— А как иначе ты ее снесешь? Куда денешь?

Недели три назад они получили распоряжение облисполкома, им предлагалось в месячный срок снести дачу. Мотивировка — земельный участок отведен райисполкомом неправильно, незаконно. Яроша эта бюрократическая бумажка удивила, обидела и расстроила, у Кирилла вызвала возмущение.

— Гуканов ход конем! — сразу догадался он.

— Но ведь это ж не его сфера.

— Ты наивный человек, доктор,

— Зачем ему?

— Заставить нас побегать по инстанциям, выбить из нормальной колеи, отвлечь внимание, обвинить в частнособственнических тенденциях… Совсем не плохо придумано. Заодно продемонстрировать свою принципиальность и непримиримость к пережиткам…

— Но как могли принять такое решение, даже не поговорив с нами? Будто мы с тобой дармоеды какие-нибудь, — огорчился Ярош.

Они ходили в исполком. Их принимали любезно, выслушивали, сочувственно пожимали плечами. Как будто никто ничего и не знал. Только заместитель председателя Мухля почему-то рассердился: