Сердце на ладони

Но Шикович отмахнулся: после операции, горкома, разговора в КГБ заботило совсем иное. Ему казалось, не на то он часто тратит силы и энергию. В сорок пять лет осознать это не очень приятно.

Выступил Поречка. Сцепились с Рагойшей.

Живицкому пришлось охладить их пыл. Осторожный редактор, добрый человек, он не любил ссор в коллективе. Из-за этой доброты над ним тайком подтрунивали; но вообще уважали.

Молчание Шиковича всех удивило. Обычно он бросал реплики, шутки.

После летучки Кирилл попробовал работать, править материал. Все казалось ему скучным, ненужным — и чужое и свое. В голове вертелись мысли, далекие и от газетных материалов, и от дела Савича. Поречка, работавший за соседним столом, вдруг сказал:

— Сейчас бы на речку махнуть, Васильевич! Будет гроза. Люблю грозу в поле! И клев хороший.

Кирилл посмотрел в окно и увидел, что небо, ясное с утра, заволокла бело-пепельная дымка. Однако солнце, до неестественности желтое, «абстрактное» (на него можно было смотреть без очков), обжигало землю по-прежнему. Было тихо и душно. Листва на молодых липах привяла, просила пить.

«Да, будет гроза. И, возможно, начнутся дожди. Всегда, когда в разгаре уборка, начинаются дожди. Прямо-таки не везет, — подумал Кирилл. — А может быть, в самом деле поехать на луг, под стога? И до нитки вымокнуть под дождем».

Но тут же пришло ощущение, что он не сделал чего-то очень важного. Не сразу даже понял чего. Вспомнив, вскочил, бросил Поречке:

— Скоро вернусь, — и выбежал за дверь. «Пусть думают, что хотят, только бы разрешили познакомиться с делом Савича».

Решил поговорить с Тужиковым. Правда, он тугодум, на вопрос, заданный утром, ответит вечером, но зато объективен и умен…

В коридоре горкома Кирилл столкнулся с Тарасовым. Поздоровались.

— Ну как, отдышался? — спросил секретарь, будто и шутя, но без улыбки.

— От чего?

— От головомойки. Не апеллируй. Другим больше досталось.

— А я и не собираюсь апеллировать, — ответил Шикович и подумал: «Ну вот, так я и знал».

Дошли до дверей приемной.

— Заходи — побеседуем, — предложил мягко Тарасов, заметив, что Шикович после его слов замкнулся.

На миг Кирилл застыл в нерешительности, идти ли? О чем беседовать? Опять о сыне? Тарасов понял, пошутил:

— Не бойся. Нотаций читать не буду. Уже в кабинете, сбросив пиджак и расслабив галстук, спросил.

— Кого там из твоих близких оперировали? Мне Лариса Петровна сказала.

И Шикович опять начал рассказывать обо всём, еще более подробно, чем утром Сербановскому, о Савичах, отце и дочери, о других подпольщиках, имена которых раньше нигде не упоминались, о своих догадках, соображениях, о книге Гукана. «Вот оно что, — подумал в этом месте Тарасов, вспоминая, как Гукан выступал на бюро. — Понятно. Старику нелегко отказаться от устоявшихся взглядов и представлений. Шикович своей неугомонностью его раздражает»,

— Я тут человек новый, Кирилл Васильевич. Но знаю, что после войны горком раза четыре, кажется, занимался подпольем.

— И каждый раз список подпольщиков пополнялся десятками новых имен. Разве это не доказательство того, какого размаха достигала борьба наших людей? Разве для выяснения и прославления этой борьбы не стоит поработать? — Шиковичу показалось, что Тарасов против того, чтоб еще раз возвращаться к вопросу о подполье, и он говорил горячо, с воинственным пылом.

— Да, ради этого стоит поработать, — задумчиво согласился секретарь горкома, отыскивая в списке под стеклом номер телефона.

— Первоначально даже имя Яроша нигде не упоминалось. А он выполнял спецзадания горкома.

Тарасов повернулся к столику с телефонными аппаратами и набрал короткий номер.

— Алло. Вагин? Здравствуй. Тарасов. Много шпионов поймал? Что? Вывелись, говоришь? Гляди, как бы не притупилась бдительность. То-то. Андрей Астахович, что это у тебя боятся показать документы военного времени нашему писателю? Человек интересное дело задумал. Надо помочь. Что? — Тарасов умолк и слушал довольно длинное объяснение, время от времени бросая краткое «угу».

В какой-то момент он плотнее прижал трубку к уху. Кирилл понял — секрет. Встал и отошел к окну. Небо стало пепельно-серым. Солнечные лучи процеживались сквозь дымчатые высокие облака. Но неподвижный воздух не остывал, он как бы сгущался — даже трудно становилось дышать.

«Да, надо поехать с Поречкой на луг. Под грозу. Станем на берегу и будем перекликаться с громом. О-го-го! Несколько часов первобытного существования. Чтоб ни о чем не думать».

— Ладно. Давай в четыре. — Тарасов положил трубку.

— Дня через два они покажут тебе, Кирилл Васильевич, нужные документы. В таких делах нельзя без некоторых формальностей.

«Два дня, которые, наверно, растянутся в неделю!» — Нетерпеливый следопыт разочарованно вздохнул.

…На третий день после операции Ярош наконец покинул больницу и приехал на дачу. Явился часов в пять на такси, аккуратно выбритый, в новой чешской тенниске (дома знали, что после удачной операции он всегда что-нибудь покупает), с шампанским, конфетами, подарками. Был внимателен, ласков, будто не видел семью и соседей целый год.