Сердце не камень

— Откуда бы он ни дул, факты известны. Это так… так отвратительно! И это продолжается столько же, сколько и наши отношения! Я ничего не подозревала… Ты умеешь устроиться! Еще не остыв от объятий этой маленькой мерзавки, ты смел входить ко мне, в меня… Месье не хочет надевать презерватив, "это не то же самое", "я хочу как можно теснее соприкасаться с тобой, моя любовь"… Подлец! Подлец втройне! Девчушка! Из моего класса! Недотрога, с которой я почти каждый день лицом к лицу! Как они, должно быть, смеялись, она и ее подружки! Украсть тайного любовника у старой Крысельды, как весело!

— Хватит, слышишь? Это Стефани накляузничала, да?

— Ну и что? Какая разница, Стефани или нет? Что это меняет? Ты поступаешь так, да или нет? Ты поступаешь так снова и снова, день за днем! Ты переходишь от одной к другой, бормоча свои любовные клятвы, ты накидываешься на меня, весь еще в грязных выделениях другой… Ты мне противен!

Она опять принялась плакать. Я тоже хотел бы зарыдать в унисон с ней, это ужасно, что с нами случилось, со мной тоже, не только с ней…

Я ее потерял, я потерял Элоди. Я не могу в это поверить. Во мне все вопит от ужаса, нет, это невозможно, этого не будет! Но противный голосок здравомыслия сухо подтверждает, что да, что совсем скоро мне придется закрыть за собой эту дверь навсегда…

Это слишком несправедливо, черт возьми! Я же не сделал ничего плохого. Я не виноват. Я хотел, чтобы она была счастлива, а мое счастье зависело от ее счастья. Другие? Какие еще другие? Другие… Ну да, и для Лизон, и для всех я хочу одного. Дать им счастье, любовь, вот чего я хочу. Видеть, как загораются их глаза, когда я прихожу, — мне от жизни больше ничего не надо. Я не посмеялся над Элоди, я не "обманул" ее, в тупом, обывательском смысле этого слова. Я отдал ей всего себя, до самого донышка, без всякого расчета. Ей, как Агате, как Лизон, как Изабель, если бы это с нами произошло. Мои сердце, тело, заботу, непрестанные мысли… Мою любовь, всякий раз целиком и полностью. Любовь не делится на части, как пирог с клубникой. Любовь — это как тело Христа для верующих: все целиком в каждой облатке.

"…Весь еще в грязных выделениях другой…" Бестактная Элоди! Она не должна была тревожить воображение такими картинами. Может, она рассчитывает вызвать во мне стыд и отвращение? Совсем наоборот, это пробуждает во мне сексуальное возбуждение, которое совершенно не вяжется с ситуацией… А как она прекрасна, когда плачет! Ее бедненькие красные распухшие веки, ее мокрые щеки, ее нежные белые груди, которые виднеются в вырезе, ее восхитительные ноги, которые в пылу своего гнева и боли она забывает целомудренно смыкать.,. О, как труд­но сопротивляться желанию заключить ее в объятия, баюкать ее, плакать вместе с ней, смешать наши слезы и "грязные выделения", о которых она говорила только что, а потом вместе задыхаться в разделенном экстазе! Из ее глубокого выреза до меня доносится сводящий с ума запах, который мне так знаком и который меня всегда так волнует…

Таким образом, раздираемый между горькими размышлениями и порывами, совершенно неуместными в подобный момент, я кладу, не слишком осторожно, руку на ее плечо… Удар в двести двадцать вольт! Одним прыжком она становится вне досягаемости, испепеляет меня взглядом.

— Ах, ты так? Ты думаешь все уладить с помощью своего члена? Ты что, ничего не понял? Ты ненормальный? Или же полностью амораль­ный? Чего ты добиваешься? Хочешь сделать меня своей союзницей? Вместе поплачем, растрогаемся, попытаем счастья и забудем обо всем? Так, что ли?

Кажется, она действительно ждет ответа. Я пожимаю плечами с удрученным видом. Мне совсем нетрудно принять этот вид. Молчание затягивается. Ее глаза, все еще направленные на меня, не смягчаются. Я жду. Или она меня выгонит, или скажет, чтобы я сел. Она говорит:

— Садись.

Подбородком указывает на место рядом с собой, на краю кровати.

Будет ли это допрос или проповедь? В любом случае говорильня. Но что, собственно, нам осталось сказать друг другу? Значит, говорильня — предлог. Значит, мосты еще не сожжены окончательно. Я бы даже посмел попытаться вывести заключение, что мы не испытываем такого уж желания их сжечь…

Она начинает. Глухим голосом, не глядя на меня, обращаясь к коврику у кровати:

— Оставим в стороне боль, которую ты мне причинил. Для меня это крушение, конец всего. Я снова позволила себе довериться мужчине, разочарование очень жестоко. Но еще раз оставим это, тем хуже для меня, я не должна была быть такой же дурочкой, как школьница. Лучше поговорим о школьнице.

Она делает паузу. Я готовлюсь к продолжению. Мне кажется, что на этот раз я получу право на большую сцену папаши Дюваля из "Дамы с камелиями". И правда:

— Ты не отдаешь себе отчета в том, что делаешь, в том, какое зло сеешь.

Я поднимаю руку. Здесь все же я хотел бы вставить несколько слов. Она не позволяет:

— Нет, дай мне сказать. Тебе не надо защищаться, я не осуждаю тебя, причина ясна: между тобой и мной все кончено. Не будем больше об этом. Теперь я хочу, чтобы ты оставил в покое эту малышку.