Сердце огня и льда. Леди

Поцелуй в плечо, перечёркнутое лишь бретелькой сорочки. Горячее тело, прижимающееся ко мне со спины. Ладонь, накрывшая неожиданно мои пальцы. Я чувствую желание Дрэйка и удивляюсь его терпению, внезапной неспешности, губам, скользящим неторопливо по плечу. Я с трудом сдерживаюсь, до боли закусив нижнюю губу, дрожу от пламени, что грозит сжечь, поглотить без остатка.

– Дрэйк, – выдохнула, тщетно проводя ногтями по твёрдой столешнице.

Поцеловав меня в шею, мужчина выпрямился. Шорох одежды, снова лёгкое нажатие на поясницу и я наклонилась ниже, к самому столу, прогнулась. Стон сорвался сам, от ощущения наполненности, казавшегося позабытым, исчезнувшим в воспоминаниях о прошлом, но сейчас опьянившим резко, до волны слабости по телу. Дрэйк застыл на мгновение, пальцы вернулись к местечку пульсирующему, пылающему. Первое движение во мне, и я поняла вдруг, что не смогу совсем молчать, вопреки присутствию друзей в доме, вопреки тому, что створки пристройки распахнуты настежь.

Мысль появилась и сгорела в огне. Мир скрыт за стеной нашего с Дрэйком пожара, и меня вдруг перестало волновать всё, что могло происходить за пределами раскалённого круга. Я плавилась стремительно, неотвратимо, растворялась в окутавшей нас жаркой пелене, в прикосновениях Дрэйка. Исчезала клочком поглощаемой пламенем бумаги.

И восстала из огня, опалённая наслаждением, задыхающаяся, цепляющаяся отчаянно за шершавую столешницу. Привкус собственной крови горчинкой-напоминанием. Эхо ощущений мужчины рядом, накрывшее волной не менее острой, жгучей.

Не знаю, сколько мы стояли не шевелясь, просто впитывая чувства свои и друг друга. Я слышала стрекот цикад в высокой траве, доносящие издалека голоса. Наконец Дрэйк отступил от меня, и я выпрямилась, неловко поправила одежду. Застегнуть пуговицы на блузке не успела – мужчина развернул меня лицом к себе, обнял, поцеловал. Теперь неспешно, тепло, и я обвила его шею руками, прижалась теснее, останавливая время.

– Идём, – Дрэйк отстранился, застегнул пуговицы, поправил белую ткань.

– Куда?

Вместо ответа мужчина увлёк меня к выходу из пристройки. Мы покинули участок через вторую калитку возле ворот, спустились по склону к реке. Дома скрылись за ивами, просеивающими жаркие лучи солнца через мелкое сито ветвей длинных, гибких, с узкими листьями.

– А как же обсуждение? – напомнила я. – Вы не договорили…

– Ничего не случится, если мы продолжим разговор через час. Времени до вечера более чем достаточно.

Мы прошли немного по берегу, пологому, окантованному тёмно-зелёными стрелами камыша. Под одной из ив мужчина остановился, опустился на траву, потянув меня за собой. Я охотно устроилась у него на коленях, и Дрэйк одной рукой обнял меня, рассматривая внимательно моё лицо, перебирая второй пряди волос.

– Расскажи что-нибудь.

– Что именно?

– Что захочешь. О своей жизни.

– Боюсь, рассказ получится несколько… однообразным, – смутившись, я перевела взгляд на синие капельки вероники в траве. – Там будут только Эсти, пелёнки, детские кашки и я, скучная, вечно всего опасающаяся клуша-домоседка.

– Думаешь, меня можно удивить пелёнками?

– Дело не в этом, – решившись, я посмотрела на Дрэйка, отметив вдруг, что морщинки в уголках глаз и губ стали чуть глубже. – Эсти дочь Норда, не твоя, и сомневаюсь, что тебе будет интересно слушать, как я рассказываю о чужом ребёнке.

– Айшель, – мужчина коснулся моей щеки, не позволяя отвернуться, глядя пристально мне в глаза, – Эстелла прежде всего твоя дочь, часть тебя. Мне важна и дорога и ты, и любая частичка тебя, любое напоминание о тебе. Эстелла не чужой ребёнок, она твоя дочь, твоё продолжение. Едва ли мы далеко уйдём, если начнём определять принадлежность девочки по отцовству. Тот, кого я называл отцом и кто воспитал меня, не был связан со мной кровным родством, но, даже узнав правду о своём происхождении, даже многие годы спустя, я не желал другого родителя.

Я улыбнулась неуверенно, чувствуя, как последние отголоски жара в теле уступают место теплу, щекочущему, радостному, бескрайнему. И начала рассказывать.

О бегстве из империи, рвущем моё сердце на части.

О непривычной, чужой поначалу общине, о новой жизни и новых лицах вокруг. День за днём я приноравливалась к укладу общины, запрещала себе думать лишний раз о тех, кого оставила, о моих родителях, сосредотачиваясь на нуждах растущей во мне жизни. Малышка стала смыслом моего существования тогда, отрадой, соломинкой, за которую я ухватилась с готовностью, чтобы не сойти с ума от мыслей, воспоминаний и ощущения собственной бесполезности, беспомощности.

О холоде, страхе и кошмарах, что преследовали меня первые недели ночь за ночью. Неустанных тренировках, регулярных медитациях и удивлении других матерей – не считая холода и нескольких случаев материализации силы, моя беременность проходила нормально, фактически идеально даже по меркам оборотней, редко страдающих от каких-либо недомоганий.