Сердце Отчизны

Молчаливо приникла морозная ночь к снеговым раздольям. Великая, святая тишина окрест.

Слева строго чернеют леса. Это Сокольники. Там реют древние тени для того, у кого отверсты очи и уши. Там дальним отзвуком горят в сосновых чащах крики сокольничих с хорошим соколом на гордо протянутой руке, и слышится топот коней и шум охоты тишайшего царя.

О, далекие, минувшие, отстраданные времена!

Новое бурно проносится над призраками былого. Мчится огневой змей с шипом и свистом мимо изумрудов, в вышине семафоров. Победоносно прорезывает молчанье зимы и ночи сигналами рожков и воплями паровозов. Новая жизнь летит и гремит средь дремоты. Где та душа, что не взволнуется, не кинется ей навстречу?

Справа на дымке низкого неба едва очерчены задумчивые рощи Останкина. Воспоминанье тихо уводит в недавнее барское прошлое, к атласным голубым камзолам и надменным улыбкам. Как легкая паутина над позолотою поблекшего портрета, там теперь лежит смирение конца и забвенья.

Так, между воспоминаниями и могилами, дремлет слобода в сугробах свежего снега.

А вдали небесное зарево стоит, как маяк в безграничности моря. Кругом черная ночь, а маяк давно возжжен, и горит, горит, – и пылать ему и разгораться еще долгие века.

Великий красный пламень ночного Города, божественная кузница народа, горнило его мысли и грёз, где греются сердца и воспламеняются роскошно и ярко, чтоб унести в далекие пустыни свой горящий уголек и зажечь новые костры.

Там дремлет только старый и больной. Там каждый миг, будто в саду сказки, расцветают волшебные цветы. Там явные и тайные бури неумолимо вздымаются из недр бытия, грохотом и плеском своим веселят воздух, как будто гудит бездонное, неугомонное море.

Красное тусклое зарево на темном небе, знак и весть другим планетам, что на земле есть человек, что силы его перекипают через жизненные грани, что он могуч и молод, царь земли.

Небесное зарево ночей, огонь, поднимающийся с жертвенника великого народа, – пылай, пламеней всею горячностью наших сердец!

III. Кровавые башни Софии

Где тихая, светлая река раскинулась под излучиной холмистой горы, среди огородов, стоят белые стены и могучие белые башни с красными зубцами. Жутко, варварски сочетается этот кровавый цвет с белизной.

За стенами – червонного золота главы, башни и башенки, древняя церковная твердыня. Во дни оны знала она ужас битв и осады.

Вот в этой тяжелой башне смертельно скорбела ты, царевна София, великих страстей женщина. Ты умела править своей страной, умела понимать новизну, умела выбрать себе не плохого человека помощником и другом.

Не боялась ты новизны, сестра Петра, не боялась любить жизнь и власть и билась за нее с ничтожной мачехой, не предчувствуя, что вырастет свирепый орел и растерзает твоего князя и тебя, красавица и умница София.

Эти башни молчат о том, какую муку вынесла ты, как царица и женщина, когда напротив твоего окна закачались на виселицах стрельцы, чтоб заставить тебя содрогнуться и помертветь. Как проклинала ты брата, как билась головою о плиты, как молила Бога небесных воинств отомстить за тебя! Ах, эти башни до сих пор плачут кровяными слезами, София! Их зубцы кровью реют по утренним и вечерним зорям, – не отмыть той крови, не покрыть ее никакой белизной.

Эта башня стала твоим склепом, где ты похоронила все: жизнь, любовь, жажду власти, тоску, неизвестность о судьбе друга. В полярной тьме Мезени думал он о тебе, вспоминая тебя в красоте царского убора в кремлевских твоих покоях, вспоминал свой ратный стан, и многое, многое другое, пока стыла ледяная ночь над Мезенью, пока ты умирала здесь.

Века плывут над твоею темницею, София, но твоя скорбь наложила печать ужаса на эти затворы, и ничто не снимет ее, ни всемогущее время, до самого дня Страшного Суда, когда Саваоф призовет к ответу Петра. Тогда поднимутся весы возмездия, и чаша с грузом Петровых грехов опустится вниз. Но кто знает, где остановится твоя, с казнью Хованского, с гонением Аввакума, со всеми твоими страстями, победами, кознями и падениями, умница София?

Сурово охраняют крестом Вышнего темные ряды гигантов-святых на непроницаемой стене иконостаса.

Но выйди на паперть, и нежное небо первого апреля с улыбкою скажет тебе, что вечно будет весна.

Торопливо проходят по просохшим мосткам монахини, черные молчаливые загадки, с четками в бледных пальчиках.

Сегодня Вербная Суббота, – великие и столь хлопотливые в монастыре дни.

Купеческие памятники окружены магазинами цветов. Тут все пахучее – розовое, желтое, белое, лиловое. Их слишком много, но над ними черные кружева лип с набухшими почками, и голубая воздушность ранней весны. Пусть их красуются!

Здесь есть любимые могилы, ими освящена монастырская ограда, ими она просветлена до своих кровавых зубцов, и выше, до самых звезд.