Сердце пацана

Я и сама не заметила, как ладошка оказалась в крепкой руке. Беда однако сплочает. Поднявшись и завернув, мы оказались напротив двери и, вздохнув, вошли.

— Ваше счастье, что у вас осталась минута, — вместо приветствия едко отченикал Пархитько, стоя за кафедрой. — Можете взять билеты.

На неровных ногах подошла. От марафона, что мы пробежали, была одышка. Мне все еще казалось, что я опаздываю, вопреки тому что стояла в кабинете.

— Вы возьмете один билет на двоих? — ухмыльнулся преподаватель, намекая на наши сплетенные руки.

Отдернув ладонь, откашлялась и потупила глаза.

— А так можно? — Белов был в каждой бочке затычка. Смешок пробежался по аудитории, но Пархитько не так-то просто загнать в тупик.

— Разумеется, — отозвался беспечно мужчина. — Баллы тоже поделите напополам. Если уж делить, так все!

Тут-то Белов и заткнулся. Шутки-прибаутки были неуместными на таком важном экзамене, как философия.

Взяв билет, я обрадовалась. Эту тему я прекрасно знала, а вот Герман не разделил мое ликование.

— Вот херня! — тихо выругался.

— Какие-то проблемы? — поправив очки, весьма любезно поинтересовался преподаватель.

— Все прекрасно, — сквозь зубы процедил упрямец.

— Тогда присаживайтесь.

Случайно я заметила, что у Белова был билет номер семнадцать.

Странно… И почему он так расстроился? Билет был даже легче моего…

На свои вопросы отвечала, тщательно подбирая и формулируя ответы.

Философия Ницше мне была более менее понятна. Между тем, количество студентов уменьшилось. Преподаватель вызывал одного за другим. Задавал вопросы, слушал и где-то даже подсказывал. Вполне возможно, он просто нагонял страх на парах. Однако, мне бояться было нечего. Я добросовестно посещала все его пары. Вскоре очень и подошла ко мне. Нервничала ли я? Отчасти… Большую часть нервов потратила еще до экзаменов. Так себя накрутила, что к самому экзамену уже успела пробесноваться. Женская логика, никак иначе…

— Бобрич, готовитесь!

Пальчики поджались.Все будет в порядке! Сдам и все закрою!

Белов сидел на ряд ниже меня, в самом начале. Он то и дело хмурился, чесал в недоумении затылок, затем что-то строчил, черкал, а еще списывал…

— Белов, вы самый умный что-ли? — раздался строгий голос Пархитько. — Будьте добры, отложите конспект. И откуда он у вас, если я вас всего третий раз вижу?

— С неба на голову упал!

Конспект он отложил. Положил на парту и отодвинул на добрых два метра от себя. Теперь от него веяло напряжением.

У меня закралась одна мысля…

Достав еще один листок, принялась писать. Что там у нас было в семнадцати билете? Кажется, Ортега-и-Гассет. Строчила я со скоростью света. Переживала, чтобы Белов, пусть и хам и гад бессовестный, все сдал. Ему-то охламону наверняка было по шарабану. Учился он на так сяк. От винта, в общем-то!

— Аида Бобрич! — пролетело мое имя по аудитории, но я продолжила упрямо писать.

— Аида Бобрич! — громче повторили, отчего я подпрыгнула.

Поставив точку, будто бы копошась, сложила листок в маленький треугольник, после взяла свой билет и лист с ответами и довольная потопала к кафедре. Когда спустилась на ступеньку ниже, словно «нечаянно» листы вылетели из моих кривых кочерыжек. Я присела около, дабы поднять бумажки, и, уже вставая, кинула ему на колени маленький треугольник, шепнув:

— Возьми.

А дальше были вопросы… Не знаю, что повлияло на меня. Парень, что всколыхнул все мое нутро, или мои труды окупились, но я отвечала без запинки, с расстановкой и по существу. Где-то размышляла, где-то даже выступала в дебаты с преподавателем. Пятерку он мне не поставил. Как бы сказала Уля, жмотяра! А я вежливо про себя вякнула: «Скряга…»

Но четверку нарисовал, недрогнувшей рукой. Счастливая и довольная, забрав вещи, пошла на выход, лишь раз обернувшись, чтобы взглянуть на Белова. Он смотрел на меня. Просканировал разгоряченным взглядом с головы до пят, а после развязно подмигнул.

Самое странное утро, что у меня было…

Глава 4

— Сдала?

Радостно закивала головой, и бабуля налетела на меня с объятиями и воплями:

— Моя ты умница! Так этому вашему Пароходову!

— Пархитько, — поправила забывчивую Раису Васильевну.

— Ай! Фиг с ним! Главное, что сдала! Ей богу, извелась вся. Думала, как там мое дите… А сколько поставил-то? — ее глаза горели любопытством и гордостью. Столько тепла в них было, столько заботы, а тут я со своей четверкой проклятой…

— Четверку…

— Зажал пятерку что ль, чертяка проклятый?

— Не знаю, — обронила, развязывая шарф, — может, не доучила…

— Так-с, — выставила грозно руки в боки старушка, а ногой стук-стук-стук по полу.

Чего это она? Бабуля не журила за четверки. На горох и гречку в угол не ставила, взашей не давала, а тут вдруг не с того ни с сего…

— Ты куда шапку дела, тетеря?

Руки непроизвольно накрыли голову, ощупывая ее и ища предмет потери, но той не было. Очевидно, что она осталась у Белова.

— Кхм, — нервно кашлянув, потопталась на месте, — потеряла, наверное…

— Разве можно быть такой рассеянной, Дунь?