Сердце пяти миров (СИ)

Дорога, бегущая мимо деревни на восход, к городу, где ждало подкрепления войско Степных земель… войско, от которого уже к концу первого Цветения войны не осталось почти ничего.

Миннаиль.

Слова любви, которые стали для них словами прощания.

Минна плакала у него на плече и обещала помнить его до последнего вздоха. Он умолял ее уйти на закат, оставить дом, бежать как можно дальше, пока из воздуха не пропадет запах Океана и тухлой рыбы, но она только качала головой и сжимала сильными руками афатр, и говорила, что никуда не пойдет.

Он может погибнуть, говорила Минна. Она может погибнуть. Они оба могут умереть уже завтра, но если это случится, она погибнет, как женщина своей земли, гордая степнячка, а не беглянка.

Номариам знал, что не сможет ее переубедить. Они расстались: он ушел на восход, она осталась защищать свой дом. Спустя почти два Цветения, когда войска Побережья, наконец, перешли в наступление и стали гнать зеленокожих обратно, он снова оказался в родной деревне, и от немногих выживших узнал о том, как погибла его Минна.

Как жестоко мучили темволд перед тем, как убить, женщину, посмевшую возомнить себя равной мужчинам и поднявшую против них меч.

Его магия тосковала без нее, искала ее ночами, которые он старался не проводить в одиночестве, выкликала ее в полотне чужих магий и чужих цветов, но не могла найти.

И эта девочка, плачущая сейчас в чужой палатке, на чужой земле, посреди чужой войны, была так похожа на его Миннаиль, застенчивую и одновременно храбрую, проливающую слезы над умершим теленком и не моргнув глазом отрубающую голову зеленокожей твари, что у него замирало сердце.

Он не позволит ей повторить ошибку Минны. Пока он жив — Шербера никогда не возьмет в руки афатр.

— Это твоя магия касается меня, Номариам? — спросила она шепотом, оттирая слезы и поворачиваясь к нему, и в зеленых глазах ее не было страха. Только вопрос.

— Да, — сказал он.

— Она… как будто жжет меня, — сказала она. — Как жгучий перец. Как… укус песчаной змеи.

Она похожа на Минну, но все-таки не Миннаиль… Он с еле заметным вздохом унял магию, сказав себе, что ждет слишком многого.

— Теперь ты знаешь обо мне, Номариам, — сказала она, и он приподнялся на локте и прижал свою твердую ладонь к ее щеке, чуть надавив большим пальцем на подбородок, так, чтобы она подняла лицо и увидела его глаза.

— У каждого на этой войне есть прошлое, о котором мы хотим не помнить, Шербера-трава, — сказал он, и она чуть опустила ресницы в безмолвном согласии. — Но даже самое страшное прошлое нас чему-то учит. Наши ошибки дают нам опыт. Наши страдания дают нам силу. Инифри дала тебе не последнее испытание. Будет еще много потерь. Но мы должны жить не только воспоминаниями о том, что потеряли, но и мыслями о том, что обрели.

— Ты слишком мудр для неблагородного мага, — пробормотала она. — А Фир слишком добр для безжалостного воина.

— Воин, целитель, маг — это лишь имена, которыми нас наделила война. Каждый из нас — это намного больше, чем эти имена. Как и ты, больше, чем просто магический сосуд, Шербера-трава.

Их взгляды встретились, и, словно зная, что он намерен сделать, Шербера чуть приоткрыла губы. Номариам наклонился к ней ближе, обхватывая рукой ее затылок, и поцеловал ее: сначала нежно, давая ей время привыкнуть, а потом все глубже, раздвинув ее губы и лаская языком ее рот, и вспыхивая от робких, еле заметных движений ее языка, которыми она пыталась отвечать на его страсть. Его пальцы запутались в ее пламенных волосах, ее тело прижалось к его телу — мягкое к твердому, маленькое к большому — и он осторожно скользнул рукой по ее спине, притягивая ее еще ближе.

Шрамы на ее коже были как зарубки на стволе дерева. Магия щипала кончики его пальцев, но он не умел исцелять, и потому только снова вздохнул ей в губы и отстранился. Ее глаза были закрыты, но она тут же открыла их — так поспешно, словно он приказал ей.

— Твое тело прекрасно, Шербера.

Номариам не дал ей сказать то, что она хотела сказать: поцеловал ее опаленные солнцем губы, спустился к ее шее, заставив ее вздрогнуть, попробовал вкус ее кожи — пустыня, песок, жар — снова вернулся к губам, чувствуя, как все сильнее стучит в ушах сердце. Она была такая робкая: словно девственница, ни разу не бывшая с мужчиной, женщина, не умеющая отдавать, а только принимающая ласки, трава Побережья, пригибающаяся, но не ломающаяся под тяжелой ладонью.

Он должен был показать ей.

Она должна была узнать, что все может быть по-другому.

Номариам мягко уложил Шерберу на спину и на пару мгновений замер, глядя на нее, дожидаясь, пока она посмотрит на него в ответ. Ее маленькая грудь так и просила его прикосновения, и он не удержался и накрыл ее рукой, чувствуя, как под ладонью тут же сжался и стал тверже сосок, и как еле заметно отозвалось на это прикосновение ее тело.

И его тело тоже отозвалось.

— Я помогу тебе, — сказал он, и Шербера удивленно моргнула.

— Поможешь?

— Да, Шербера-трава. Помогу.

Правда, ему придется собрать для этого все свое самообладание.