Сердце Проклятого

Глаза Ирода Антипы при этих словах вспыхнули мрачным огнем. Черты лица исказились, и он на миг стал до жути похож на своего царственного родителя в последние годы жизни, когда тяжкий груз свершенных жестокостей и смертельная болезнь уже начали жрать того изнутри, и вместе с болью к царю вернулись те страшные, неконтролируемые разумом приступы бешенства, во время которых он мог убить или замучить до смерти любого, даже самого близкого человека.

Тот же резкий профиль идумейца с нависающим на верхнюю губу носом, рубленные скулы, выпирающие надбровные дуги… Высокий лоб тетрарха пошел морщинами, рот брезгливо выгнулся. Любой, кто когда-либо видел Ирода Великого во гневе, наверное, ужаснулся бы сходству, но оно, проявившись, тут же пропало. В отличие от отца, Антипа умел превосходно владеть собой. Естественно, когда дело не касалось Иродиады…

— Брат мой… — проворковал тетрарх, и от этого грудного клекота даже у Каиафы по спине побежали мурашки, а старых книжников и вовсе перекорежило. — Возлюбленный брат мой, Иешуа… Что же ты не говоришь со мной? Неужто держишь на меня зло за Иоханнана по прозвищу га-Матбиль? Так верь мне, брат мой, я не мог поступить иначе!

Даже шипение змеи звучало бы более миролюбиво, чем голос Ирода Антипы в эти мгновения. Каиафа остался спокоен лицом, но внутри его все ликовало — одной фразой, безо всяких ухищрений и лжи, он добился от Антипы того, чего хотел: смертельного приговора для ложного машиаха. Одну вещь тетрарх любил чуть меньше Иродиады, но более всего остального на свете — свою власть — и горе тому, кто бы осмелился на нее посягнуть!

— Я должен был убить его дважды, — продолжал Ирод Антипа, продолжая двигаться вокруг арестованного по кругу, словно хищник, готовящий смертельную атаку на обездвиженную ужасом жертву. — За дурные слова о моей возлюбленной жене и за то, что он хотел поднять людей на бунт! А я убил его всего один раз, брат мой! Не мучая, быстро, палач умертвил его одним ударом меча… Совсем не так, как мне хотелось! Я так мечтал убить его медленно. Спустить кожу с его спины и бросить тело на муравейник, чтобы его сожрали изнутри… Или прибить живого к воротам Махерона и глядеть на него, пока боль и солнце будут терзать его часами! Или распять вниз головой, чтобы увидеть, как кровь и дерьмо льются из его поганого рта… Но я всего лишь приказал отсечь ему главу и преподнес ее в дар той, кого он оскорблял и бранил неустанно. Знаешь, брат, я бы простил ему призывы к бунту! Возможно, простил бы… Но простить два преступления сразу было выше моих сил… Неужели ты так и будешь молчать? Неужели ты не простишь меня, своего родственника?

Каиафа внимательно следил за лицом га-Ноцри. На щеках арестованного выступили красные пятна гнева, но он продолжал смотреть перед собой, не поворачивая головы в сторону тетрарха.

— Ничего, Иешуа, — Антипа улыбнулся одним ртом, глаза продолжали светиться ненавистью. — Время все лечит. Ты простишь меня. Обязательно простишь. Мне же рассказывали, что ты призывал простить врага своего, а если тебя ударят по щеке, то подставить другую щеку. Значит, мы обязательно помиримся, как и подобает братьям. Возлюбим друг друга…

Он внезапно шагнул к га-Ноцри, резко, будто бы прыгнул, и прижал пленника к своей широкой груди.

— Что же ты грязен, Иешуа? — спросил он, отстраняя га-Ноцри от себя. — Почему ты не в подобающих царю одеждах? Как ты терпишь такое обращение с собой? Эй! — неожиданно визгливо крикнул он, и тут же в зал вбежали слуги, караулившие за дверями. — Принесите царю иудейскому мой торжественный праздничный наряд!

Слуги бросились прочь, а тетрарх снова приблизил свое лицо к лицу пленника и произнес свистящим шепотом:

— Видишь, как я забочусь о тебе, брат! Никто не сможет сказать, что ты ушел из моего дома в рванине, не получив достойного облачения на Пейсах. Жаль, что нам так и не придется поговорить. Мне всегда было интересно узнать, действительно ли ты так наивен, как хочешь казаться. Или в твоих словах и действиях есть смысл, который мне не дано уловить? Как далеко простирается твоя вера в предназначение, брат мой? Как далеко ты зайдешь, чтобы доказать свою избранность? Ведь нигде не сказано, что машиаха нельзя убить! Готов ли ты, Иешуа, умереть в подтверждение своих слов? Ведь нет обратной дороги с креста даже для царя иудейского…

— Что скажешь, тетрарх? — спросил Каиафа и, несмотря на то, что он старался не показать чувств, голос первосвященника дрожал от торжества. — Виновен ли этот человек?

Антипа взглянул на него мертвыми глазами.