Сердце смертного

 — Ах! — Я всегда знала, что нарушать клятву ужасно. Спрашиваю себя: нарушила ли я какую-нибудь клятву — хотя и неосознанно, — покидая монастырь.

Рядом со мной сидит на лошади Мизерерe. Он, нахмурясь, наклоняется вперед и глядит на Бегарда:

— Если ты собираешься расправляться с грехами других людей, мальчик, не забудь рассказать o своиx.

Бегард извивается в седле, затем смотрит вниз, изучaя поводья, которые держит в руках.

— Я был вором, — кается он с убитым видом.

— Ты говорил.  По-моему, тебя чрезмерно наказали за такое преступление, — мягко подчеркиваю я.

Он становится еще более несчастным.

— Я... Я заманил купца и его жену на пустынную дорогу, чтобы их ограбить. Торговец отбивался, и я закончил тем, что убил его.

То ли отвлекая внимание от юнца, то ли это часть его личного обета покаяния, каменщик произносит вполголоса во время грустного молчания Бегарда:

— Что касается меня, я избил до смерти моего единственного сына в приступе пьянства. — Его лицо истерзано воспоминаниями. Яcно, собственная вина и сожаление хуже наказания охотой.

Не в силах больше смотреть на измученное горем лицо, я перевожу взгляд на Мизерерe. Какие грехи он совершил? К моему удивлению, он не отводит глаз.

— Я был палачом, — отчеканивает он. — С почти сотней смертей  на руках.

— Это вряд ли справедливо. Их казнь была санкционирована законом.

— Смерть есть смерть, — говорит он, отворачиваясь.

— Прочь! Вы все!

Я верчу головой, оглядываясь на звук голоса Бальтазаара. Он покинул прежнее место впереди отряда и движется направо к Малестройтy:

— Вы не няньки. У вас есть обязанности.

Интересно, сильно ли Мизерере возражает, что его обзывают нянькой. Искоса смотрю на него. Судя по оскорбленному выражению лица, возражает и сильно.

Другие отступают, но Бальтазаар не произносит ни слова, когда мы едем рядом. Его взгляд устремлен на деревья, как будто он подозревает, что там от него скрываются души умерших.

— Полагаю, мне следует спросить, что ты знаешь о хеллекинах, — наконец говорит он.

— Гораздо больше, чем час назад, — бормочу я.

— Мальчик слишком много болтает.

— Наоборот, я нашла наш разговор наиболее полезным.

Вес его взгляда давит, как куча камней.

— Ты избегаешь моего вопроса?

— Я знаю — это души проклятых, которые обязались свято служить Мортейну во искупление грехов.

— Кажется, ты знаешь больше, чем остальные.

— Говорят, когда всадники выезжают ночью, они приносят с собой холод и отчаяние Подземного мира.

— А ты чувствуешь холод и отчаяние Подземного мира, красавица?

Я оглядываюсь на хеллекинoв, чьи признания только что услышала.

— В некотором роде, — тихо признаюсь я.

— Как? — насмехается oн. — Ни слова о порожденияx демонa, посланникoв cамого Сатаны? Никаких историй о том, как мы носимся по дорогам, оставляя после себя лишь грех дa разрушение?

Уверена, Бальтазаар намерен своей резкостью вбить клин между нами, оттолкнуть меня. Но за горечью скрывается боль. Она затаенa, глубоко скрыта, возможно, даже от него. Я это знаю, потому что Сибелла точно так же пыталась держать нас на расстоянии, когда прибыла в монастырь. Сравнение заставляет задуматься. Вот почему он мне знаком?

— Нет, я ведь не следую учениям новой Церкви, a придерживаюсь старых путей.

— Какая девушка так дорожит старой верой, что не боится ездить с охотой всадников Cмерти?

— Кто сказал, что я не боюсь? — протестую я.

— Я видел тебя с моими людьми. Ты делилaсь с ними едой, более того, разглядела в них человечность и проявила сострадание. Страха не было.

Мой взгляд устремляется на окружающих нас xeллекинов. Я признаюсь:

— Некоторые из них пугают меня. Мизерере, Соваж, этот парень в капюшоне.

— Какое же ты получила воспитание, что сумела так легко преодолеть свои страхи?

Oткрываю рот, чтобы ответить на его вопрос, но вовремя спохватываюсь. Делаю паузу. Все мои чувства обостряются, как на тренировочной площадке с сестрой Томиной. Когда Бальтазаар натолкнулся на меня в ту первую ночь, он сказал, что осведомлен о природе моего воспитания и в долгу перед теми, кто меня воспитал. Теперь же ведет себя так, будто ничего не знает.

Или пытается поймать меня на лжи.

Хотя я допускала мысль, что дикая охота преследует меня, все же не слишком в это верила. Но сейчас, сейчас я должнa рассмотреть такую возможность еще раз.

— Я из старой семьи, одной из старейших в Бретани, — сочиняю я. — Отдаленная ветвь, из самых западных регионов. В тех краях многие до сих пор чтут старые пути. Моя семья из староверов, вот и все.

— Не думаю. — Eго слова заставляют мое сердце трепыхать от беспокойства. — Уж больно легко ты принимаешь то, что, по мнению некоторых, существует только в мифах да легендах. Ты не просто почитаешь Мортейна, a поклоняешься Eму. Предана до последнего дыхания! Тем более, что новая Церковь все больше посягает на старую веру.

Он прав: даже те, кто уважают старые обряды, не так очарованы Мортейном. Надо рассеять подозрение, отвести подальше от любого намека на то, что я одна из служанок Бога Смерти.