Сердце солдата

— Хозяйства! — зло сказал отец. — При Гитлере похозяйничаешь! Все разграбят, по миру пустят!..

— Да я что? Я хоть сейчас… И в лес, и в болото… Только вот ребятишки…

— И ребят с собой заберем.

У Коли от радости екнуло сердце. Он будет жить в лесу! Вместе с отцом, вместе с Мартыном и Алексеем, что приходил к ним в хату! У них будут винтовки и пистолеты, и они будут драться с фашистами! Может быть, и ему, Коле, дадут винтовку? Нет, лучше пистолет. Винтовка тяжелая и большая. А может быть, есть маленькие винтовки? Ведь видел же он маленькие велосипеды — недомерки. Может, для него подыщут винтовку-недомерок? Впрочем, он готов таскать на себе хоть пушку, только бы дали!

Сон пропал. Коля потянулся и открыл глаза.

— Проснулся? — Отец подошел, посмотрел на Колю и щелкнул его по лбу. Щелчок был чувствительным, но Коля не обиделся.

— Вставай, лежебока, — улыбнулся отец.

Коля сел на постели.

— Батя, а батя, в лес скоро пойдем?

Отец нахмурился, брови его сошлись над переносицей, между ними легла глубокая сердитая складка.

— В какой лес?

— А где жить будем.

— Кто тебе такое сказал?

— Ты мамке говорил, я слышал.

— Та-ак… Вот что, сынок. — Отец присел на край постели обнял Колю за плечи. — Ты уже не маленький. Запомни: язык надо держать за зубами. Кто бы о чем ни спросил — молчи. К нам люди приходят, а ты их видом не видывал, слыхом не слыхивал. Разумеешь?

— Разумею, — тихо ответил Коля.

— Вот так. И насчет леса — ни гугу. Время придет — снимемся и пойдем… — Отец вздохнул и поднялся. — Вставай, принеси воды, помоги матери.

Коля вскочил с постели, быстро оделся и, схватив ведра, направился к двери…

— Босиком не ходи. Роса нынче холодная.

— Ничего…

— Надень башмаки, кому говорю, — прикрикнула мать.

Коля поставил ведра. Подошел к печи, достал ботинки и с трудом натянул их на босые ноги. Ботинки были теплые, но еще сырые.

— И где ты их так заляпать умудрился! — проговорила мать.

Коля схватил ведра и быстро шмыгнул на улицу, чтобы не давать объяснений.

Все вокруг было залито солнцем. В траве сверкали капельки росы, будто кто набросал маленьких стеклышек.

Розоватые яблоки на гнущихся к земле зеленых ветвях запотели. Проведешь по яблоку пальцем, и останется темная влажная полоска.

Коля, держа оба ведра в одной руке, открыл калитку, вышел на дорогу да так и замер. В центре деревни, возле магазина, стояло несколько машин. А по тропинке, что вела к их хате, шагала кучка немецких солдат в черных касках и полицейские с черными повязками на рукавах. Впереди, размахивая руками, шел кто-то знакомый. Кто, Коля не успел разглядеть.

В одно мгновенье перекинул он ведра в сад и опрометью бросился в хату.

— Немцы идут!.. К нам!.. — крикнул он с порога.

Отец подбежал к окну. Мать уронила чугунок с картошкой. Картофелины бесшумно раскатились по полу.

Отец отошел от окна.

— Вроде верно, к нам. — Он наступил на картофелину, поскользнулся. — А, черт! Убирайте быстро, и за стол. Как ничего не случилось…

Ольга Андреевна и Коля бросились подбирать картошку. Отец огляделся. Подошел к образам, висящим в углу. Встал на лавочку. Чиркнул спичку. Давно не зажигавшаяся лампадка зачадила. Отец поправил пальцами фитиль, отер рукавом пыль с ликов святых.

Мать подбирала картофелины, и руки ее дрожали. Отец соскочил с лавки, подхватил горячий чугунок и, быстро поставив его на стол, сел.

— Ешьте!

Усевшись на лавку, Коля взял картофелину и начал чистить. Картофелина была горячая, обжигала пальцы, но Коля не замечал этого. Он вспомнил про оружие и патроны, зарытые за сараем, и почувствовал, как вдруг похолодели руки и ноги, а сердце забилось часто-часто.

В сенях послышались тяжелые шаги. В дверь постучали, и она тотчас отворилась. На пороге стоял Козич, за спиной его двое немцев с автоматами.

Козич оглядел избу водянистыми добрыми глазами. Увидел горящую лампадку под образами. Снял шапку, обнажив розовую лысину, окруженную реденькими пепельными волосами, и набожно перекрестился. При этом реденькая седая бородка его задрожала по-козлиному.

— Доброго ранку! — ласково сказал он. — Принимай гостей, Василь Демьянович.

У отца дрогнули губы. Он встал.

— Милости просим. Сидайте к столу. Не побрезгуйте хлебом-солью. Мать, тащи сало и горилку.

Ольга Андреевна встала из-за стола и направилась к сеням.

Один из солдат, длинный и узкоплечий, встал в дверях, расставив ноги, и загородил ей проход. Ольга Андреевна остановилась.

— Козич сказал второму немцу с белыми лычками на погонах, — видимо, начальнику:

Она идет за водкой, пан офицер. Самогон. Шнапс. Сало.

— О-о… Са-мо-гон, — осклабился немец с лычками. — Самогон гут. Хо-ро-шо…

Он махнул солдату в дверях. Тот посторонился, и Ольга Андреевна вышла в сени.

Немец с лычками прогрохотал по полу коваными сапогами. Сел за стол. Снял каску, положил рядом с собой на лавку, зажал между коленями автомат. В избу вошли еще один солдат и двое полицейских.

Немец с лычками ткнул пальцем в грудь Василия Демьяновича.

— Большевик?

Отец замотал головой:

— Что вы, пан офицер! Вот истинный крест. — Он перекрестился на образа.

— Бога не забываешь — это хорошо, — ласково пропел Козич.