Сердце Стужи

Унельм вспомнил своё первое раскрытое дело в Парящем порту, схваченных благодаря нему контрабандистов… и понадеялся, что Белый Верран не следил за его лицом.

– …Их будут перевозить поездом – на окраину. В крепости, куда их везут, содержатся люди… Я не хочу, чтобы мои люди с ними встретились. То, что они знают обо мне, о моих делах… ценный товар не только на воле. Я хочу освободить своих людей, чтобы и они, и то, что они знают, были в безопасности.

– Я бы рад помочь, – осторожно произнёс Унельм. – Но не знаю как. Я…

– Знать не требуется, юный препаратор. Мне нужно только, чтобы ты заглянул в бумаги охранителей. Чтобы узнал, каким поездом, в каком вагоне, когда их повезут. И шепнул мне. Остальное сделают без тебя… О твоей роли в истории никто никогда не узнает… Взамен – получишь имя того, кто продал твоему убийце глаза. Идёт?

– Идёт, – ответил Унельм, потому что хорошо понимал: никакого другого ответа Верран не примет.

– Очень умно, юноша. Возвращайся с новостями для меня как можно скорее. У тебя неделя. Поспеши. Успеешь – будем друзьями. Не успеешь – узнаешь, что случается с тем, кого я называю врагом.

– Я успею, – ответил Унельм. – Спасибо вам. – Он не знал, как лучше попрощаться с Верраном, и решил неглубоко поклониться – так, как их в Коробке учили кланяться высокородным диннам. Кажется, «владетелю» Нижнего города это понравилось. Он тихо рассмеялся:

– Иди. И будь осторожен… чтобы никто не поломал тебя ненароком. Было бы так обидно… с учётом нашего уговора.

Омилия. Сомнения

Одиннадцатый месяц 724 от начала Стужи

Омилия давно не заходила в покои отца. Он не приглашал её с тех пор, как окончательно утвердился в том, что она теперь – всецело в руках матери. Во всяком случае, Омилия так думала.

Когда-то, совсем ребёнком, она проводила тут немало времени. Отец обожал механизмы – сложные, драгоценные игрушки из Рамаша и Вуан-Фо. Он показывал ей крохотные модели летательных аппаратов, поднимавшихся в воздух и пересекавших огромные расстояния без препараторов и дравта, который сердца-двигатели качали по их жилам. Показывал подаренный ему императором Вуан-Фо миниатюрный город, в котором и контроль погоды, и водопровод, и освещение крохотных улиц обеспечивались магией – её нежно-лиловое сияние мерцало в уголках модели, и один раз, когда отец не видел, Омилия потрогала магию пальцем – но не ощутила ничего необычного.

В отцовском кабинете полным-полно было книг с картинками, карт, безделушек, привезённых ему послами со всех концов мира… Да, когда-то Омилия любила бывать здесь.

Теперь она явилась сюда совсем с иными чувствами, и то, что в детстве казалось сказочной пещерой, полной сокровищ, выглядело теперь обычной комнатой, слишком захламлённой и запылённой для дворца. Отец редко позволял слугам появляться здесь. Не приводил он сюда ни динна Усели, ни других приближённых – насколько было известно Омилии. Теперь это место принадлежало только ему.

«Последний оплот, малышка. Моя цитадель. Давай, потяни за этот рычаг. Оп-ля!»

Она медленно подошла к модели города. Видимо, со временем магия, приводящая её в движение, иссякла. Лиловое мерцание чуть мигало, как умирающий валовый светильник, и крошечный транспорт замер на своих путях. Нечто похожее на многоногую автомеханику сошло с назначенного пути и лежало теперь на боку, конвульсивно подёргиваясь и поскрипывая. Омилия осторожно поправила её пальцем, вернула нанужную траекторию – и автомеханика заковыляла куда-то в сторону игрушечного завода, выпускающего из труб игрушечный пар.

– Омилия. Что ты здесь делаешь?

Она вздрогнула от неожиданности, и что-то в многоногой игрушке щёлкнуло, а потом она снова повалилась на бок.

– Отец. Прости, я попросила сообщить обо мне, но…

– Ерунда. Приказать принести чего-то? Чаю? Или ты, может быть, хочешь выпить вина?

Омилия вдруг с изумлением поняла, что он нервничает не меньше неё самой. Впервые за долгое время она решилась поглядеть ему прямо в лицо и поняла, что он сильно постарел за последние несколько лет. В густой бороде виднелась седина, под тёмными глазами набрякли некрасивые мешки. Это особенно бросалось в глаза потому, что Корадела, кажется, напротив хорошела день ото дня, словно время было над ней не властно.

Как будто она вытянула из отца молодость – пожалуй, в каком-то смысле так оно и было.

Омилия привыкла думать об этом с сочувствием – но, если Корадела говорила правду, он-то её не пожалел.

– Если хочешь. Чем занимаешься?

– Собираюсь в дорогу. Мать тебе не говорила?

– Да, она упоминала.

По крайней мере, неловкость была взаимной.

– Путешествие предстоит непростое, – сказал отец, хмурясь. – Я не хочу уезжать надолго, многое здесь требует постоянного внимания… Но долг зовёт.

Чего уж проще было – взять и спросить его о том, зачем он едет. Но Омилия почувствовала, что не может. Как будто кто-то зачаровал её, зачаровал их обоих – каждое слово давалось с трудом.