Сердце тигра

Многие в толпе, выпив лишнего, падали без чувств. Негры, чьи головы украшали петушиные перья, а шеи бусы из стекляшек, хватали пьяниц, укладывали их штабелями на носилки и тащили дальше. Прямо среди этой толпы вихрем кружились поклонники сирийского бога Элагабала [144]. Кривоногие шуты гримасничали и принимали непристойные позы, с полсотни молодых рабынь-негритянок, ливиек и мавританок пели, визжали и хохотали. На них почти не было одежды, а некоторые, так и вовсе шли совсем голые. От всей этой толпы несло перегаром и потом.

- Эх, мне бы туда! — воскликнул Нарбо. — Потанцевать, подрыгать задом… Я так люблю это дело. — Глаза Нарбо сверкали, он прямо таки, пожирал толпу голых рабынь глазами. — Ваал-Баба учит нас побольше петь плясать и веселиться, любить женщин. Как можно больше женщин.

- Не навеселился вчера? — хмыкнул Лоредан. — Интересно, что бы сказал твой Ваал-Баба, если бы я отправил тебя гребцом на галеру? Там, ты бы лихо сплясал под кнутом надсмотрщика.

Впереди, показалась еще толпа. Но эта масса людей никуда не шла, а топталась на месте. Все наперебой орали, те кто находился в задних рядах подпрыгивали, чтобы увидеть что, происходит в центре. Под ногами людей мостовая была сплошь липкой от вина, бараньего жира, разбитых куриных яиц.

Лоредана разобрало любопытство. Он даже велел Нарбо остановиться и привстал в колеснице, чтобы понаблюдать поверх голов собравшихся.

Вокруг импровизированной арены — неглубокой, круглой ямы, стояли мавры в коротких туниках и огромных чалмах и стучали ослиными костями по барабанам. В самой же яме, заполненной жирной грязью боролись две голые омерзительно толстые женщины, а двое тощих мужчин, видимо мужья, подбадривали их и время от времени швыряли в яму яйца или выливали прямо из кувшинов вонючий бараний жир.

А по-соседству собралась другая толпа, состоящая в основном из смуглых, горбоносых, курчавобородых азиатов. Они наблюдали, как в такой же яме борются две толстые голые негритянки. При этом, зрители галдели, эмоционально жестикулировали и наперебой делали ставки.

Лоредан с удивлением взирал на все это. Дома по обеим сторонам улиц светились от множества огней. В окнах мелькали люди, они пили, кричали, занимались любовью, дрались. Из открытых окон торчали бочки. Вино лилось прямо на мостовые. Любой желающий мог подставить под струю рот и напиться вволю. Впрочем, иногда это было ловушкой, находились такие шутники, которые начинали мочиться сверху на любителей дармовой выпивки.

Тут и там, прямо на улице были установлены длинные столы. Фабий объяснил, что некоторые из богачей в поисках развлечений и желая стать популярными в народе, организовывали эти пиры под открытым небом. Они сами принимали в них участие наравне с чернью. Обожравшихся мясом, хлебом и фруктами, упившихся до беспамятства вином и пивом, клали на носилки и уносили прочь под свист и вопли римской черни.

Часто между пирующими вспыхивали потасовки: соседи по столам кидались друг на друга, свалки из человеческих тел катались по мостовым и падали в водосточные канавы. Потом, пьяницы кто ползком, кто на карачках вылезали оттуда и снова дрались, или бежали жрать, или пить.

Нарбо ни раз приходилось останавливать колесницу, чтобы убрать с дороги бесчувственные тела или пускал в ход плеть, чтобы рассеять толпу.

Лоредан был поражен размахом и разнообразием веселий. На улице, демонстрируя свое невероятное искусство, выступали глотатели огня, метатели ножей и заклинатели змей. Лоредан смотрел, то на борцов, блестящих от церомы и пота, то на двух галлов, сражающихся, как гладиаторы, то на голых арабских танцовщиц, которые беззастенчиво открывали свои тела, а лица, напротив закрывали черными накидками.

- Должно быть, они уродливы, — предположил Нарбо.

Лоредан с ним не согласился. Вряд ли, имея такие красивые тела, женщины были уродливы лицами. Проезжая мимо одной из танцовщиц, Лоредан сорвал с нее покрывало. Молодая женщина под ним оказалась изумительно красива. Но лишившись покрывала, она в ужасе закричала и, закрыв лицо бросилась прочь, не разбирая дороги.

- Странно, — сказал Нарбо. — И зачем, они прячут такую красоту?

Шум и грохот веселья взлетали к темным небесам полным мерцающих звезд.

Двигаясь дальше по улице, путешественники увидели еще одну толпу люмпенов [145]. Они окружали импровизированную трибуну из бочек, на которую всходил то один, то другой голодранец из толпы и декламировали стихи Вергилия Овидия, читали греческие пантомимы, пели оды императора Нерона.

Один из поэтов, грязный, заросший щетиной оборванец, с трудом взобравшись на трибуну не стал декламировать стихи, а подняв над головой жестяной кубок с вином заорал:

- Слава тебе великий Рим! Веселись и буйствуй! Среди покоренных народов, ты как шлюха-госпожа в окружении рабов, которые и любят и ненавидят тебя, ласкают и мечтают перерезать глотку! Но ты велик, о Рим и тебя боятся. Все боятся великую шлюху, ибо великая шлюха страшна в своем гневе! Слава, великой шлюхе!

- Слава! — подхватила толпа.