Сердце волка

Этой ночью я не могла заснуть – из-за луны, писка мышей на чердаке, назойливого жужжания комаров. А также из-за того, что с солнечным светом гасла и надежда на скорое окончание заточения.

Днем, находясь в этой комнатке с накрахмаленными занавесками, самоткаными коврами, печкой из белого кирпича, еще можно было внушить себе, что все обойдется. Но сейчас я ощущала тихую боль под ложечкой и боязнь за свою жизнь. Мои шансы благополучно вернуться домой стремились к нулю.

Было далеко за полночь, когда я заметила, как по стене прошмыгнула большая тень. И вторая, которая казалась застывшей, стала двигаться. У меня сердце ушло в пятки.

На цыпочках я подошла к окну и через занавеску увидела, что посреди улицы, в тумане, бредут два волка. Они шли так, словно были хозяевами деревни, словно возвращались домой после тяжелого дня. Не шевелясь, я подождала, пока волки пройдут, и закрыла окно на щеколду.

Постояв в темноте, все еще ощущая тяжелое биение сердца, я пошла в соседнюю спальню. Остановилась на пороге. Мой похититель лежал на кровати, заложив руки под голову. Лунный свет широкой косой полосой высвечивал его щеки и губы, но глаза оставались в темноте.

– Что случилось? – спросил он так, словно уже давно меня ждал.

Но войти не предложил.

– Как тебя зовут?

– Что?.. – его недоумение было настолько явным, что я едва сдержала улыбку.

– Хочу называть тебя по имени.

– Никита, – помедлив, ответил он.

Больше не проронив ни слова, я ушла, тем самым, наверное, ошеломив его еще больше.

«Никита», – повторяла я, прячась от этой жуткой ночи под одеялом. Словно его имя, как талисман, могло защитить от любой беды.

Алекс

Моя серая полоса закончилась утром после пожара в кафе – в женском туалете. Просто зашел в первую же дверь – кафе пустовало.

Я чувствовал себя так, словно проснулся после ночи кутежа. Тело ломило, голова трещала, горло скребло как наждачкой. Опираясь о раковину, я вылил на лицо пригоршню воды, что начихал мне в ладони кран. Теперь к чувству, что по мне проехал автобус, добавилось мерзкое ощущение стекающих по шее ледяных капель.

«Боже…» – мысленно простонал я, запрокинув голову.

И что увидел?!

Слово, нацарапанное на стене на полтора метра выше раковины. Надпись словно издевалась надо мной, хохотала каждым изломом буквы.

Дикарка.

«Смотри, – глумилась надпись, – я всегда была рядом, дожидалась тебя, пока ты тратил драгоценное время на совокупление».

Имя мог написать любой. Имя ничего бы не значило. Но «Дикарка»… Все знали, как я ее называл. И, конечно, об этом знал ее отец.

Вера была здесь, в этом самом кафе, скорее всего, с тем хмырем на рисунке. И пусть набросок сгорел, фотография Веры все еще лежала в бардачке моей машины. Тридцать пять на сорок пять миллиметров. Единственное красивое фото на паспорт из всех, когда-либо виденных мной.

Тогда ей только исполнилось шестнадцать. Она шла по тротуару, подставляя лицо солнцу. Волосы, как обычно, были крепко стянуты в узел, но ветер выбил несколько коротких прядей, и они плясали по лицу. Я не сразу посигналил – наслаждался видом.

Дикарка унаследовала от отца удивительную способность приковывать к себе внимание. Не то чтобы Вера выделялась внешне – такие серые ветровки и синие джинсы на каждой пятой, – но она словно была слеплена из другого теста, не по образу и подобию. Вне толпы. Вне времени.

Не знаю, насколько громко играла музыка в ее наушниках, но Вера не услышала, как я просигналил. Пришлось подрезать ее на переходе. Сначала она возмутилась, даже румянец вспыхнул. Потом, когда узнала меня, удивилась и обрадовалась.

Я жутко спешил, но предложил подвезти ее до фотоателье. И остался. Стоял возле двери, наблюдая из полумрака коридора, как она выполняла указания фотографа: голову чуть влево, подбородок выше. В те секунды, не давая названия своему чувству, я испытал острое желание, чтобы она вот так же была покорна и мне: возьми бокал, отпей шампанского, оближи губы… Так что, пока мы четверть часа ждали фотографии, я занимался тем, что старался смотреть исключительно ей в глаза.

Поэтому каждый раз, глядя на снимок, который выклянчил себе в награду за стойкость, я не только вижу ее лицо – острый взгляд, губы слегка приоткрыты, легкий блеск то ли помады, то ли моего воображаемого шампанского, – но и чувствую ту самую боль в солнечном сплетении.

Фото Веры лежит у меня в бардачке. Свидетели опознают ее и, возможно, расскажут что-нибудь любопытное.

С трудом отрываю взгляд от надписи, словно она может исчезнуть, и принимаюсь осматривать пол и стены. Надпись сделана чем-то твердым и острым. Не настолько острым, как нож или вилка. Скорее, это кусок материала, который случайно попался под руку.

Квадрат плитки возле сливного бочка треснул, несколько мелких осколков валяются рядом. А чуть дальше – фрагмент покрупнее.

Сажусь на корточки. Улыбаясь, сдуваю пыль с осколка. Я словно чувствую на нем тепло Вериной ладони.