Сердце Запада

Эрлан казалось странным, что китайцы Радужных Ключей привнесли в этот американский праздник свои национальные музыкальные тарелки, гонги, расписные шелковые фонари, флаги с изображениями драконов и корзины вареных яиц, окрашенных в красный цвет на счастье. Странно и грустно отмечать День независимости на земле, где человек – из-за того, что является китайцем, – не имеет права обрабатывать землю, добывать серебро в шахте или взять себе иную жену, кроме рабыни, купленной у бандитов из тонга.

Китайцы заняли дальний угол поля подальше от чужеземных дьяволов. Воздух вокруг них полнился постукиванием и щелканьем фан-тан бобов[38] и костяшек маджонга и запахами запеченной в арахисовом масле утки, заваренного зеленого чая и подогретого рисового вина. Если бы Эрлан закрыла глаза, то, пожалуй, смогла бы поверить, что находится во внутреннем дворе своего лао-чиа.

Стайка детей – дьявольских детей – внезапно обступила её, заключив в хоровод.

– Китаеза, китаеза, в смолу перья окунем, он из города бегом! – вопили они, вприпрыжку мельтеша вокруг нее. – А индеец вслед пойдет, мигом скальп с него сдерет!

Смеясь и крича, они протанцевали еще один круг и умчались в поисках новой жертвы.

Дрожа от всепоглощающего страха, Эрлан стояла там, где озорники ее оставили. «Это игра, – убеждала она себя, – просто детские дразнилки. Ребятишки не имели в виду ничего дурного». Тем не менее, Эрлан продолжала дрожать. Ей никогда не стать частью этого места. Даже если проживет здесь тысячу лет, даже если ее кости пролежат вечность в этой красной почве, пока не истлеют и не рассыплются прахом, как плавняк, она не сроднится с этой землей. Именно поэтому приехавшие в Америку китайцы, даже те, кто остались здесь навсегда, говорили о себе как о пришлых чужаках.

Наконец Эрлан заметила лавочника Ву. Тот сидел отдельно от других на выступающих корнях старого дерева и курил кальян. Сэм Ву не походил на остальных сородичей, поскольку отчаянно стремился подражать американцам своей резкой и грубой манерой речи и черным варварским костюмом с приколотым к лацкану цветастым флагом. Но он тоже лишь бередил озеро в поисках луны, поскольку даже не мог владеть лавкой, которой так гордился, – право собственности по бумагам принадлежало Ханне Йорк.

Ву поднял глаза на приближающуюся жену. На его морщинистом лице цвета тика не отразилось никаких эмоций.

– Вот ты где, – произнес он не на своем лающем кантонском диалекте, а на английском, на котором заставлял говорить и ее. – Где ты была?

– Гуляла.

Он хмыкнул.

– Прогулки, прогулки, прогулки. Ходьба – это все, чем ты вообще занимаешься, похлеще буддийского паломника, да? Удивительно, что твои золотые лилии не болят.

– Они становятся сильнее.

Лавочник Ву снова хмыкнул и пожал плечами. Вытряхнул из кальяна прогоревший табак, взял из коробки щепотку свежего и засунул в чашу.

– Я хочу заключить... – Эрлан попыталась подобрать подходящее американское слово, – сделку. Я хочу заключить с тобой сделку.

Муж поднял голову и прищуренными от дыма глазами посмотрел на неё.

– Ха. Теперь ты собираешься перерезать мое горло вместо своего. Вместо того чтобы утонуть в позоре, я буду просто мертв.

Эрлан чуть было не улыбнулась. Сэм достаточно стар, чтобы годиться ей в отцы, и совсем некрасив, но если это что-то для неё значит, то она глупа и недалека. По правде говоря, чем-то он ей даже нравился.

Эрлан опустилась перед Ву на колени и села на пятки. Муж и жена посмотрели друг на друга, глаза в глаза, почти соприкасаясь коленями.

– Вот мое предложение: ты будешь платить мне доллар в день, чтобы я работала в лавке, готовила и убирала комнаты.

Эрлан была довольна этой частью своего почина. Она представляла, как привнесет в жизнь лавочника гармонию. Сейчас в лавке царил хаос, что частенько случалось, когда господствовал дух ян. Сэм Ву был из тех людей, что никогда не выбросят старую метлу и не потратят впустую даже зернышка риса. Эрлан же составит опись товаров в лавке и рассортирует их по назначению. Выметет из-под кровати комья пыли и сверху донизу отдраит кухню. И очень сильно постарается так готовить рис, чтобы он не слипался, и каждый день будет ставить плошки этого рассыпчатого риса в качестве приношения кухонному богу – долг, которым прежде постыдно пренебрегали, что, без сомнения, чревато всяческим невезением.

– Я буду работать, а ты будешь мне платить, – сказала Эрлан. – Один американский доллар в день.

Лавочник Ву сделал вид, будто взвешивает ее слова, поглаживая колючую бородку, но Эрлан подозревала, что тайком он смеется над ней.

– А что от этой сделки получу я, а? – спросил Сэм. – Помимо болей в животе и пустых карманов?

Она поджала губу, чтобы скрыть еще одну улыбку, и скромно потупилась.

– Мои проступки действительно серьезны, муж мой. – Эрлан пригладила ханьфу на коленях, сорвала травинку, бросила ее и, не поднимая глаз, сказала: – Для меня будет огромной радостью подарить тебе сына.