– Аминь, – буркнул Змеиный Глаз, переворачивая свои карты.
– Три паршивые тройки не могут тягаться сдвумя открытыми парами, – вздохнул док, – но я, пожалуй, подержу их немного. Накидываю сотню.
Нэш добавил мятую пачку банкнот к куче в центре стола.
– Отвечаю и подымаю до пятисот.
По бесстрастному выражению лица Нэша можно было сравнить с сидящей на заборе совой. Но его ставка выдала то, что скрывало лицо. Старик собрал фул-хаус[43]
: либо три королевы и две десятки, либо три десятки и две королевы.Преподобный Джек прищурился на обуглившийся кончик сигары. Тремя двойками с восьмеркой он не мог перебить фул-хаус Нэша, если только его закрытой картой не была четвертая двойка.
– Принимаю и поднимаю до полутора тысяч, – сказал он.
– Блефует, – прошипел Гас. – Всегда умел лгать и заставлять других верить этой лжи.
Губы Зака дрогнули в полуулыбке.
– Братец, никогда не стоит недооценивать блеф.
Док скривился и махнул рукой.
– Знал же, что эти тройки продержатся не дольше, чем дерьмо у гуся. Я пас.
Нэш посмотрел на свои карты большими влажными глазами.
– Сколько там получается?
– Пятнадцать сотен, – отозвался преподобный Джек
Лежавшая у локтя Нэша сумма была немногим меньше ставки. За столом воцарилась тишина, насыщенная, как сигарный дым. Поджи посчитал свою наличность и передал Нэшу большую часть, оставив себе лишь несколько банкнот.
– Принимаю, – сказал Нэш, и остатки серебряного рудника «Четыре Вальта» отправились в банк. Джек Маккуин выпустил еще одну струю дыма над столом, а затем медленно, разыгрывая из действа целую драму, перевернул свою закрытую карту. Четвертая двойка.
Стулья царапнули по грубому полу, когда игра закончилась, и игроки со зрителями потянулись к стойке, спеша наверстать упущенное всухую время. Гасу показалось, что Зак собирается допить свою последнюю рюмку виски, но уже в следующее мгновение брат чуть не исчез за дверью, и Маккуину пришлось поспешить, чтобы догнать его.
Гас схватил Рафферти за плечо.
– И куда это ты направился?
Когда Зак повернулся, его лицо было белым, как свежий сугроб.
– Думал пойти посмотреть на фейерверк.
– Ты послал за мной, чтобы я своими глазами увидел это... это непотребство, а теперь собираешься свалить отсюда, будто ничего не случилось?
– И что ты хочешь, чтобы я сделал – сыграл на пианино похоронный марш? Говорю тебе, он не жульничал. Эти два старых дурня свалились Джеку прямо в руки как пара спелых персиков в жаркий летний день, и он умял их, оставив одни косточки.
– В таком случае ты можешь пойти и выиграть все назад.
– И как же, черт подери, я могу это сделать? У меня на ставку наберется от силы десятка. И моя доля ранчо.
– Ты мог бы сжульничать. – Губы Гаса вытянулись в напряженную улыбку. – Я слышал, что тебя научил передергивать самый лучший из катал.
Темные брови Зака издевательски подпрыгнули.
– Не могу поверить, что слышу такое предложение из уст старшего брата, который не сказал бы дьяволу даже «бу!»...
– Проклятье, Зак!
– Как ты говорил, меня учил передергивать самый лучший из катал, равно как и тебя, хотя ты никогда не проявлял способностей к этому делу. Может, я и освоил несколько незнакомых папаше трюков. Но ведь и он тоже может знать какие-то уловки, которые никогда мне не показывал. Желаешь поставить ранчо, чтобы выяснить, кто из нас лучший мошенник?
Мгновение Зак смотрел брату в глаза, а затем развернулся на каблуках, распахнул дверь и исчез в сумерках.
– Похоже, мы с тобой теперь партнеры по серебряному руднику, сынок. Хочешь сигару?
Гас с презрением посмотрел в открытый серебряный портсигар на дорогие сигары, обвязанные шелковыми ленточками, а потом в хитрый голубой глаз отца.
– Ты бросил проповеди и полностью переключился на азартные игры? Неужто вышняя сила оставила тебя посреди ночи?
Преподобный покачал головой и прищелкнул языком.
– Густавус, Густавус. Несмотря на все твои мечтания, у тебя никогда не случалось видений.
Гас покачал головой. Хотя за целый день он не выпил даже пива, тем не менее чувствовал себя слегка опьяневшим. Отец не раз делал это с ним – запутывал до тех пор, пока Гас уже не разбирал, где правда, а где ложь.
– Единственным призванием, которому, по моим наблюдениям, ты когда-либо следовал, – сказал он, – было постоянное смутьянство ради какой-то извращенной радости, что, кажется, ты получаешь, наблюдая, как портишь людям жизни.