Сердце Запада

Внезапно рука погонщицы дернулась назад, а затем резко метнулась вперед. Двадцатипятифутовый кнут из сыромятной кожи развернулся и издал хлопок как фейерверк на «Четвертое июля»[1]. Монета закрутилась, все ускоряясь и ускоряясь, пока не замерцала словно капля дождя на солнце. Гас попытался схватить ее в воздухе, но промахнулся. Мулы стояли так же неподвижно. Ни один даже не шелохнулся.

– Вот поэтому-то, – произнесла погонщица, еще раз улыбнувшись и обнажив крупные коричневые зубы, – меня и прозвали Энни-пятак.

– Вот те на! А я-то думал, что это потому, что ты дешево берешь, – протянул Гас, а Клементина прикрыла рукой расплывающийся в улыбке рот.

– Дешевка – ха! – погонщица откинула голову назад и разразилась хохотом, похожим на ослиный рев. – Дешевка! – Она сплюнула табак и скрутила кнут. Телега накренилась, и Клементина схватилась за сиденье, чтобы не полететь головой вперед на камни, чертополох и жесткую степную траву. Гас направил свою лошадь трусить рядом с ними.

– Принеси мне мою монету, сынок, – потребовала Энни спустя несколько безмолвных минут.

– Это моя монета.

– Больше нет. Я по справедливости заслужила ее. К тому же, оставлять пятак там, где любая неискушенная душа может его найти, не шибко мудро. Заяц может проглотить его ненароком, приняв за чертополох, и будет мучиться коликами. Или какой индеец найдет монету да надерётся в стельку, а потом пойдет за скальпами охотиться. И помрем мы все как генерал Кастер[2]. Нет, по мне так ты в долгу перед людьми и животинами, и обязан вернуть мне мой пятак.

Клементина оглянулась на колдобины, усеивающие дорогу. Ветер развеивал облако пыли, поднимавшееся за ними. Ничто не выдавало место, куда приземлилась монетка.

Гас обиженно вздохнул и повернул лошадь. Он опустил шляпу почти на глаза, сунул ноги глубоко в стремена и укоротил поводья. Внезапно без всякой команды, как показалось Клементине, не заметившей понукания наездника, лошадь бросилась диким галопом назад по дороге.

Сидя в седле, Гас довольно сильно наклонился вбок. Его рука нырнула в высокую траву, задев пальцами землю. Выпрямившись, он тут же настолько сильно натянул повод для поворота, что лошадь встала на дыбы. Он, смеясь, поскакал обратно, догнал повозку и, не сбавляя хода, бросил погонщице монету. Энни поймала ее с лету, попробовала на зуб и засунула в карман своих кожаных штанов. Гас продолжил движение и вскоре исчез за пригорком, заросшим пыльной полынью.

Клементина, не отрываясь, наблюдала за мужем. Он скакал, полагаясь на зоркость, опыт и жалящие шпоры, и у нее дух захватывало от гордости за него. Ее мужчину. Ее ковбоя. Хотя ей не слишком понравилось, что он умчался, оставив ее в ужасной компании Энни. Клементина подозревала, что погонщица испытывает ее и, увы, на данный момент находила в ней кучу недостатков. «Нужно иметь выносливое сердце, чтобы приехать в эту страну и схлестнуться с ней на ее условиях», – как-то заявила Энни-пятак, явно подразумевая, что сердце Клементины не достаточно выносливо.

Обычно погонщица вела свою упряжку со спины левого мула. Но сегодня предпочла ехать рядом с Клементиной на сиденье, являющимся просто грубой доской, прибитой между высокими бортами повозки.

Клементина цеплялась за шершавый борт высотой в восемь футов[3] так отчаянно, что белели костяшки пальцев. Земля была усеяна рытвинами и изрезана колеями, поэтому телега переваливалась и кренилась вбок, как гребное судно при сильной качке. Теперь Клементина понимала, почему эти телеги называют костедробилками. И с каждой милей[4] ощущала, как в ее костях усиливаются неприятные ощущения.

Мили. Бессчетное количество миль за неделю, прошедшую с тех пор, как они сошли с парохода в Форт-Бентоне. Однообразные мили оливковой полыни и взъерошиваемой ветром травы. Но сегодня холмы, на расстоянии казавшиеся не более чем размытыми пятнами, внезапно приблизились к путникам. Это походило на океанские волны: степь вздымалась в горные хребты с желтыми соснами и обнажала овраги, топорщащиеся кустарниками и старыми неровными сугробами.

В нее ударил порыв ветра, хлестнув жгучей грязью по лицу. День был промозглым, солнце пряталось за плотными и пушистыми как попона облаками. А вчера то же самое солнце было обжигающе-горячим. Клементина никогда прежде не потела, но теперь чувствовала на коже остатки вчерашнего пота, песчаного и липкого. Наверное, от неё неприятно пахнет, но трудно ощутить свой запах в струе вони, исходящей от свежих буйволиных кож и от Энни, которая, скорее всего, не принимала ванну с тех самых пор, как генерал Ли сдался при Аппоматоксе[5].