Сердце женщины. Гаури

Напряженная тишина была прервана появлением Амру, который был глух к тому, что происходило между двумя женщинами, и поднял крик. Женщины сидели неподвижно и молчали. Это еще больше бесило его.

— Моя собственная доброта оборачивается против меня! После всего, что я сделал для тебя, я же, выходит, нехорош! А ведь я заботился только о твоем благе! Что бы ты делала без Чандари?.. Если Джавала Прасад потребует назад деньги, которые ты взяла у него под залог коровы, что ты будешь делать? Ведь ты не можешь платить даже проценты!.. А эта девчонка? Вот она вернулась, и я спрашиваю, сможешь ли ты прокормить ее?

— Я уйду, дядя, не ссорьтесь из-за меня, — сказала Гаури.

— Нет, нет, оставайтесь обе здесь, — язвительно сказал Амру. — Вы две женщины — мать и дочь!.. Это я здесь теперь посторонний, раз ты вернулась. Я уйду отсюда и не буду мешать вашему блаженству! Только помни, Лакшми, если Джавала Прасад заберет Чандари, не приходи просить у меня хлеба для себя и твоей дорогой доченьки! Я не хочу больше иметь с вами дела! — И он в сильном возбуждении пошел к двери.

— О горе! — простонала Лакшми, но не двинулась с места.

— Вы обе кончите плохо, помяните мое слово! — сказал Амру, задержавшись в дверях. Но никто из них не пошевелился, и он, тяжело ступая, вышел на улицу.

Гаури посмотрела на мать, потом перевела взгляд на дверь, но мать словно не замечала ее. Отказ матери пойти с Амру к Джавале Прасаду переполнил ее нежностью к старой женщине. Но прежде чем дочь успела что-либо сказать ей, Лакшми поднялась, как во сне, и сказала:

— Дочь моя, я скоро вернусь. Кушай то, что я оставила на кухне — в корзинке оладьи, в кувшине маринованные манго… Вскипяти молоко в горшке, там есть сухой навоз для топки.

С трудом волоча ноги, она вышла со двора…

Подобно каплям влаги, выступающей на горящем дереве, на лбу и шее Гаури выступил пот. Она сгорала от внутреннего жара и, как иссушенная солнцем земля, была тиха и безмолвна.

Перед ее мысленным взором медленно проплывали картины ее детства. Вот мать оставила ее одну дома, и она лежит, пугаясь ослепительного блеска солнца и странных фигур, которые образуют плывущие по небу облака. Как бы тоскливо и одиноко ей тогда ни было, она верила, что ее покровительница богиня Гаури всегда с нею рядом. Никогда она не чувствовала себя такой несчастной, как сегодня, когда богиня покинула ее. Ей нечего ждать, и всякое терпеливое ожидание с ее стороны — она была уверена в этом — привело бы только к несчастью. Она вдруг поняла, что должна уйти отсюда, уйти немедленно. Но куда? «Куда угодно», — ответил ей внутренний голос. Раз она не может вернуться к мужу так скоро после того, как он выгнал ее, быть может, следует отправиться к одной из своих подружек, к Паро?

Она порывисто встала и, не медля ни минуты, вышла за ворота. Но пробежав по улице несколько шагов, она встретила мать, которая возвращалась домой.

Гаури вздрогнула и попыталась обойти ее стороной.

— Подожди, — окликнула ее Лакшми. — Иди домой, все будет хорошо. Я не пойду к Джавале Прасаду! Я не смогла догнать Амру и решила вернуться. Пусть идет один, и чтоб ему пусто было!

При этих ее словах наивная вера в то, что все будет хорошо, вернулась в смятенную душу девушки. И только где-то на самом ее дне еще тлел гнев. Но, подняв глаза на Лакшми и увидев ее несчастное лицо, Гаури окончательно смягчилась и пошла впереди матери по направлению к дому.

Гаури отказалась от ужина, который приготовила ей мать, да и сама Лакшми не дотронулась до еды. Они долго сидели молча.

Наконец мать заговорила:

— Дочь моя, ты просто не знаешь, как я мучилась после смерти твоего отца. Да и с ним мне жилось не сладко. Он ленился работать и целыми днями лишь сидел да курил кальян. А мне приходилось бегать по чужим домам и делать самую черную работу, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Он заложил свой единственный бигх[41] земли, и мы потеряли его, потому что не смогли уплатить проценты. И все коровы, которых я держала, были куплены на деньги, заработанные моими руками… Амру помогал мне, и твой отец ревновал меня к нему. Деревенские сплетники не переставали болтать о том, что Амру содержит меня, а потом разнесли слух, будто я отравила мужа по его наущению. Но это все черная клевета. Неверно и то, будто отец думал, что ты — мой ребенок от Амру. Клянусь тебе, это неправда! Но твой отец был подозрительным по натуре и никогда не признавал тебя за свою дочь. Может быть, если б ты была мальчиком, он бы полюбил тебя — так уж повелось, что у нас в почете только сыновья, а дочери считаются проклятьем!

— Но, мама, — прервала ее Гаури, — почему ты не рассказала мне обо всем этом раньше?.. — Ее лицо было мертвенно-бледным, так потрясли ее признания матери.