Сердце, живущее в согласии

– Так я и думал. У нас… – Он не договорил. Мой брат снова зашелся кашлем. Тхар Тхар с искренним сочувствием посмотрел на У Ба, а когда тот успокоился, продолжил: – К нам иногда заезжают любопытные туристы. Услышат про нас в Хсипо и едут. Вы ведь, кажется, итальянка?

– Нет, американка, – возразила я, удивленная вопросом.

– Che peccato.

– Извините, но я…

– Как жаль.

На мгновение я усомнилась, Тхар Тхар ли это. Судя по рассказам, он был неграмотным деревенским парнем, никогда не учился в школе. Откуда же знает два иностранных языка?

– Вы говорите по-итальянски?

– Un poco. Немного.

– Где… где вы научились этим языкам?

Мое недоумение возрастало, искренне забавляя Тхара Тхара.

– У итальянского священника. Он учил меня английскому, азам итальянского и многому другому. Очень многому.

– Здесь? В Бирме?

– Да. Но это длинная история, от которой вы заскучаете. Вы же приехали сюда не за тем, чтобы слушать о моей жизни? Думаю, вы хотите осмотреть монастырь и познакомиться с детьми. – (Ошеломленный У Ба кивнул.) – Тогда прошу за мной.

Нам не оставалось иного, как пойти за ним. Мне показалось, что брат раздосадован не меньше моего.

Я все время ждала, что Ну Ну подаст голос. Мы нашли ее сына. Живым. Он показывает нам монастырь. Почему она молчит? Ей стыдно? Угрызения совести замучили? Что может сказать мать нелюбимому сыну, которого послала на смерть, но который вопреки всему выжил? Может, для нее достаточно видеть его живым? Знать, что он нашел свой путь в жизни? Может, теперь она наконец успокоится? Но как? Просто умолкнув и не попросив прощения?

Монастырские владения оказались обширнее, чем я думала. За монастырем был колодец, куда по бетонному желобу стекал ручей. Невдалеке от него высилась поленница дров, а слева тянулось футбольное поле с двумя покосившимися самодельными воротами. Рядом росла бамбуковая роща. Вдалеке, на другом поле, работали двое послушников. Ветви бамбука слегка покачивались от ветра и тихо скрипели, вторя звону колокольчиков – песня здешних мест.

В другом углу монастырского двора стояла серовато-белая ступа с позолоченным шпилем, ее стенки напоминали лицо, изъеденное крупными оспинами. Возле ступы сидели двое послушников и плели корзины из листьев и травы. Тхар Тхар позвал их. Послушники прервались, тяжело поднялись и побрели к нам. Один шагал медленно, осторожно, опустив голову, словно что-то искал под ногами. Второй шел согнувшись. Этот был горбатым. Босые ноги обоих украшали бесчисленные ссадины и царапины. Подойдя к нам, мальчишки взялись за руки и вежливо поклонились. Младшего судьба наградила не только горбом, но и заячьей губой, причем очень заметной. Когда голову поднял старший, я вздрогнула. На меня смотрели глаза, подернутые молочно-белой пеленой. Послушник был слеп.

У Ба взял меня за руку.

– Это Ко Аунг и Ко Лвин, – представил мальчишек Тхар Тхар. – Никто не сплетет корзину лучше, чем они. Я пробовал с ними соревноваться, но мне не угнаться за их руками.

Послушники хором прошептали что-то, отдаленно похожее на английское: «Как поживаете?»

– Я каждый день занимаюсь с ними по школьной программе, – с оттенком гордости сообщил Тхар Тхар. – В том числе немного учу их английскому.

Я ответила ребятам, что поживаю хорошо и рада приезду сюда. Послушники заулыбались, снова поклонились и отправились плести корзины.

Тхар Тхар пояснил, что остальные ребята сейчас в поле, и пригласил нас выпить чая.

Мы поднялись по расхлябанной лестнице; очутившись внутри, я застыла от удивления. Напротив входа, на подиуме, стояло не менее дюжины Будд. В свете электрических лампочек одни блестели позолотой, другие оказались матовыми, почти черными. Некоторые статуи были слегка раскрашены. Позы Будд тоже различались. Один возлежал, подперев голову, другой стоял, третий сидел с поднятой рукой, словно собирался что-то сказать. Был здесь и «Будда-клоун» – толстенький, как борец сумо. Из его глаз так и струилась самоирония. Подиум окружали вазы с красными гладиолусами, жасмином и ветками гибискуса. В миске плавали лепестки роз. Над алтарем висели бумажные фонарики и желтый балдахин с пришитыми разноцветными камешками. На тарелках лежали приношения: рис, пластиковые пакетики, конфеты, батарейки, пирожные. Дым от курительных палочек смешивался с ароматом живых цветов. За алтарем, на стене, я с удивлением увидела два распятия. К одной колонне был прикреплен плакат с ликом Девы Марии, к другой – изображавший волхвов. Оба плаката переливались позолотой. Я хотела спросить У Ба, откуда в буддистском монастыре христианские символы, но брату было не до них. Его опять одолел кашель. Когда приступ прошел, У Ба тихо сел на корточки. Я снова вспомнила слова мандалайского врача.

– Вижу, ваш спутник устал с дороги, – сказал Тхар Тхар. – Сейчас я заварю чай.

Он прошел в конец коридора и скрылся за дверью.

Я присела рядом с У Ба.

– Прошу меня извинить, но мне нужно немного передохнуть, – сказал он.

– Ты видел католические распятия? – шепотом спросила я.

Брат кивнул:

– Наверное, подарки итальянского священника.

– Но как они могут находиться в буддистском монастыре?