Сердце зимы

Не успел Ранд довести до конца рассказ, уже выслушанный Ланом, как Мин бросила складывать одежду и кинулась упаковывать во вторую корзину книги, причем торопилась так, что не перекладывала их плащами, как поступала обычно. Две остальные женщины стояли и смотрели на Ранда так, словно никогда раньше его не видели. И он нетерпеливо прибавил – на случай, если до них еще не дошло:

– Рочайд и Кисман устроили мне засаду. Они знали, что я их выслеживаю. Кисман улизнул. Если он знает про гостиницу, то может появиться здесь вместе с Дашивой, Гедвином и Торвалом через два-три дня. Или через час.

– Я не слепая, – сказала Найнив, по-прежнему не сводя с него глаз. В голосе ее раздражения не слышалось; она что, возражает для проформы? – Если торопишься, так помоги Мин, а не стой столбом. – Она смотрела на него еще некоторое время, потом покачала головой и ушла.

Аливия последовала за ней, но не сразу. Глядя на Ранда, она неодобрительно заметила:

– Так тебя могли убить. – Нет, от покорности в ней и следа не осталось. – Тебе еще многое предстоит сделать, и ты не должен дать себя убить. Разреши нам помочь тебе.

Ранд хмуро уставился в закрывшуюся за нею дверь.

– Мин, у тебя насчет нее никаких видений не было?

– Все время, но не те, о каких ты спрашиваешь. Я ничего не поняла. – Сморщив нос, Мин отложила какую-то книгу в сторону. Но вряд ли она собиралась оставить здесь хотя бы один томик из своей не такой уж маленькой библиотеки. Наверняка она просто хочет иметь эту книжку под рукой и читать ее при первой же возможности. Она проводит часы напролет, уткнувшись носом в свои книги. – Ранд, – медленно произнесла девушка, – ты все это сделал, убил одного и противостоял другому, и… Ранд, я ничего не почувствовала. Через узы, я хочу сказать. Ни страха, ни ярости. Даже волнения! Ничегошеньки.

– Я на него не злился. – Покачав головой, он снова принялся запихивать одежду в корзину. – Его надо было убить, вот и все. И почему я должен бояться?

– О-о, – слабым голосом произнесла Мин. – Понятно.

Она снова склонилась над книгами. Узы будто затаились, словно она глубоко задумалась, но через неподвижность червячком проползла тревога.

– Мин, я обещаю, с тобой ничего не случится. – Ранд не знал, сумеет ли сдержать обещание, но стараться собирался изо всех сил.

Мин улыбнулась, чуть не рассмеялась. О Свет, как же она красива.

– Я это знаю, Ранд. И я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. – Сиянием полуденного солнца по узам потекла любовь. – Все же Аливия права. Согласись, мы должны тебе как-нибудь помочь. Если ты как следует опишешь тех приятелей, мы тоже сможем поспрашивать. Ты же не можешь обыскать в одиночку весь город.

«Мы – мертвецы, – пробормотал Льюс Тэрин. – Мертвецам лежать бы тихонько в могилах, так ведь нет…»

Ранд почти не слышал этого голоса. Он вдруг понял, что незачем ему давать описания Кисмана и остальных. Он может их нарисовать, причем так хорошо, что любой узнает их в лицо. Вот только сам он в жизни рисовать не умел. А Льюс Тэрин – умел. Вот что должно было испугать его. Именно это.

Изам расхаживал по комнате, рассматривая ее в вездесущем свечении Тел’аран’риода. В промежутке между двумя брошенными на постельное белье взглядами оно из смятого стало выглаженным. Покрывало, бывшее цветастым, стало гладким, темно-красным, потом сменилось лоскутным. Недолговечное здесь всегда претерпевало изменения, и он почти не обращал на эти перемены внимания. Он не мог использовать Тел’аран’риод так, как могли Избранные, но именно тут он чувствовал себя свободнее всего. Тут он мог быть тем, кем хотел. При этой мысли он усмехнулся.

Остановившись у кровати, он осторожно обнажил два отравленных кинжала и шагнул из Незримого мира в мир яви. И, шагнув, он превратился в Люка. Это казалось уместным.

В мире яви комната была погружена во мрак, но проникавшего через единственное окно лунного света Люку хватило, чтобы разглядеть очертания двух спящих под одеялами людей. Не медля ни секунды, он вонзил в каждого по кинжалу. Тихо вскрикнув, они проснулись, но он, выдернув клинки, воткнул их снова, а потом еще раз. Кинжалы были отравлены, у жертв не хватило бы сил закричать так громко, чтобы их услышали за пределами комнаты, но ему хотелось убить самому, а не полагаться на милость яда. И очень скоро, пока он вонзал и вонзал клинки между ребер, затихли последние судороги несчастных.