Сердце-зверь

Все было расписано по пунктам и рубрикам, на листке. Меня саму капитан Пжеле никуда не записал. Меня он посадит. И ни в каком списке не будет значиться, что у меня, когда я пришла, имелось: 1 лоб, 2 глаза, 2 уха, 1 нос, 2 губы, 1 шея.

— От Эдгара, Курта и Георга я знаю, — сказала я, — что внизу, в подвале, есть камеры.

Я хотела составить в уме список всех частей своего тела — свой список против списка капитана Пжеле. Но добралась только до шеи. Капитан Пжеле заметит, что с головы у меня исчезло несколько волосков. И спросит, где они.

Я испугалась: ведь Тереза сейчас конечно удивится и спросит, как это так — заметит, что с головы исчезло несколько волосков? Но я не могла о чем-то умолчать в своем рассказе. Когда так долго молчишь, как молчала я с Терезой, однажды рассказываешь всё. Тереза о волосах не спросила.

— Я стояла в углу совсем голая, — продолжала я, — и должна была петь песню. Я пела как поет вода, меня уже ничто не могло оскорбить, я вдруг сделалась толстокожей, и кожа была толщиной в палец.

Тереза спросила:

— Какую песню?

И я рассказала ей о книгах летнего домика, об Эдгаре, Курте и Георге. О том, что мы познакомились после смерти Лолы. И о том, почему мы должны были сказать капитану Пжеле, что то стихотворение — народная песня.

«Одевайся», — сказал капитан Пжеле.

У меня было чувство, будто я надевала на себя все, что написала на том листке, и, когда я полностью оденусь, листок оголится. Я взяла со стола часы, взяла серьги. Я легко и быстро застегнула ремешок часов и сразу, хоть и без зеркала, продела в уши серьги. Капитан Пжеле расхаживал взад-вперед у окна. Я вполне могла бы еще какое-то время побыть голой. Думаю, он на меня не смотрел. Он смотрел на улицу. Глядя на небо в просвете между деревьями, он мог лучше вообразить меня мертвой.

Когда я одевалась, капитан Пжеле сунул мою записную книжку в ящик стола.

— Теперь у него есть и твой адрес, — пояснила я Терезе.

Когда я, наклонившись, завязывала шнурки, капитан Пжеле сказал: «В одном можно не сомневаться: кто чисто да опрятно одевается, тот и на небо не замарашкой явится».

Капитан Пжеле приподнял над столом четырехлистный клевер. Аккуратно, кончиками пальцев. «Ну что, поверила, — сказал он, — и впрямь твое счастье, что имеешь дело со мной». — «С души воротит от этого счастья», — сказала я. Капитан Пжеле ухмыльнулся: «Ну, тут дело не в счастье».

О кобеле Пжеле я Терезе не рассказала, потому что неожиданно вспомнила про ее отца. Я не упомянула и о том, что после допроса на улице все еще был солнечный день. И не стала говорить, что не понимала, почему люди, когда идут по улице, беззаботно размахивают руками или вальяжно переваливаются, хотя в любую секунду могут ни за что ни про что отправиться прямиком на небеса. И еще не сказала, что все деревья, ища поддержки, своими тенями хватались за стены домов. И что время, когда я вышла на улицу, принято называть — не очень точно — ранним вечером. И что бабушка-певунья у меня в мозгу пела:

Знать не можем мы с тобою,
Сколько в небе их плывет,
Облаков над всей землею, —
А Господь ведет им счет,
Чтобы не пропало
Даже тучки малой.

И что облака на небе висели над городом как белые одежды. Что от колес трамваев вздымался земной прах, а вагоны послушно тянулись туда, куда их вели, и в ту же сторону шла я. И что пассажиры, забравшись в вагон, усаживались возле окон, как у себя дома.

Тереза отпустила свою золотую цепочку.

— Чего он от вас хочет? — спросила Тереза.

Я ответила:

— Страха.

Тереза сказала: «Эта цепочка — ребенок».

Портниха на три дня ездила в Венгрию, с туристской группой, рассказывала Тереза. В автобусе сорок человек. Гид мотается туда-сюда каждую неделю. У него есть кое-какие зацепочки, так что торговать на улице никому не приходится. У него был самый большой багаж.

Если не знаешь, куда сунуться, то оба первых дня уходят на продажу, а чтобы на вырученные деньги что-то купить, всего один день остается. Портниха везла с собой два чемодана, набитых брюками «тетра».

— Они не тяжелые, — сказала Тереза, — так что не переломилась.

Сбыть брюки несложно, — правда, по дешевке. Кое-что выручишь. Немного, конечно. Надо привозить хотя бы один чемодан с хрусталем — за хрусталь больше платят. На улицах там вечно придирается полиция. Самое милое дело — продавать в парикмахерских салонах, туда полиция не сует носа. У женщин, которые сидят под фенами, всегда найдется лишняя мелочишка, да и заняться им нечем, пока волосы сушатся. Приносишь десяток трусиков и десяток бокалов. Всегда удается что-нибудь столкнуть. Портниха огребла кучу денег. А в последний день, перед отъездом, бегают по магазинам. Лучше всего брать золото. Его легко спрятать, а дома легко продать.

У женщин способностей к торговле больше, чем у мужчин. Две трети всей группы в автобусе — женщины. На обратном пути каждая засунула себе между ног пластиковый пакетик с золотом, в улиточку, понимаешь? Таможенники знали, но что ж им было делать.