Сердце зверя

– А что это у вас на рубашке, господин Рудазов? Никак кровь? – спросил капитан, который за время их отсутствия так и просидел в своем кресле с погасшей трубкой в зубах.

– И в самом деле. – Дмитрий глянул на свою рубашку, заметил крошечное бурое пятнышко. – На прогулке кровь носом пошла. Слабые сосуды.

Сосуды у него были крепкие, и казусов таких с ним никогда раньше не случалось. Что это было в лесу? Падучая?.. От таких невеселых мыслей сделалось нехорошо, на лбу выступила испарина, и он торопливо стер ее ладонью.

А капитан Пономаренко понимающе кивнул, вопросов больше задавать не стал, но посмотрел как-то уж больно пристально. Или Дмитрию это просто показалось?

Софья, прежде чем вернуться к гостям, отвела Ильку в его комнату, а когда спускалась по лестнице, ее перехватил мастер Берг, взял под руку неожиданно галантным жестом, заговорил так тихо, что Дмитрий, как ни напрягал слух, а расслышать ничего не смог. Почти ничего… Мастер Берг спрашивал у Софьи, не разговаривала ли она с Евдокией. И вопрос этот был более чем странен, принимая во внимание, что Евдокия умерла… Или речь шла о какой-то другой Евдокии? Дмитрий не знал, но непременно намеревался Софью об этом расспросить, потому что там, в лесу, в своем полубредовом состоянии тоже слышал это имя. И, кажется, женский голос, с которым разговаривала Софья. Было ли это бредом? После того, что он узнал от Кайсы и Виктора, удивляться уже ничему не приходилось. Решено, он поговорит с Софьей этим же вечером! Проводит ее до дому и поговорит.

Вот только поговорить им не довелось. Мари перебрала с шампанским, устроила некрасивую сцену со скандалом и битьем посуды. Хорошо, что гости уже были на пристани, собирались возвращаться домой. Капитан Пономаренко занял свое место на капитанском мостике, терпеливо ждал, когда уляжется всеобщая суета и возбужденные, изрядно пьяные гости взойдут на борт. Вид у него был сосредоточенный и значительный. Дмитрию показалось, что, только очутившись вне суши, капитан живет настоящей жизнью, не имеющей ничего общего с той полудремой, в которой он пребывает все остальное время.

Мари же пришлось уговаривать и почти силой уводить из гостиной. Она кричала, отбивалась, и вид у нее был совершенно безумный. Как на беду, куда-то пропала пани Вершинская. И в ее отсутствие вдруг оказалось, что все в доме пошло вразнос, лишившись жесткого управления, слуги то ли растерялись, то ли распустились. Чтобы восстановить порядок, понадобилась Софья. Об этом ее попросил Злотников, и то, как он попросил, как смотрел на нее при этом, Дмитрию очень не понравилось. Снова нахлынула белая волна, как тогда, в лесу, захотелось крушить все, что окажется на его пути.

На пути оказалась Софья. Взяла за руку, заглянула в глаза, сказала мягко:

– Я останусь, Дмитрий. Видишь, что тут творится? Заодно и за Илькой присмотрю.

– Нам надо поговорить, – все-таки ему удалось выдавить из себя не яростный рык, а нормальные человеческие слова. – Соня, мне нужно тебе кое-что сказать. – Он сам не знал, что станет говорить, просто чувствовал необходимость этого разговора.

– Мы поговорим. – Она кивнула и руку его погладила так, что вся ярость, все его смятение схлынули, откатились, уносимые той самой белой волной.

– От тебя пахнет молоком, – проговорил он вместо того, чтобы сказать что-то важное, настоящее.

А она вдруг смутилась, покраснела:

– Это Илька пил. Не допил… и вот я…

– И ты допила.

– Да, давно. Странно, что ты… – Она не договорила, улыбнулась чуть виновато, добавила: – Дмитрий, мне пора.

Он кивнул. Нет, не понимающе – скорее, протестующе. Так вот странно у него получилось.

– Береги себя. Не выходи из комнаты ночью. Обещай!

– Обещаю. – Софья тоже кивнула. – И ты обещай…

Конечно, он пообещал. Сейчас, взвинченный, еще не утративший кураж, он не боялся ни черта, ни дьявола, ни… оборотня.

Не знал Дмитрий Рудазов только одного, какой странной, какой невероятной выдастся эта ночь…

До города он добрался без приключений, считай, еще по свету, тут же улегся спать, рухнул в постель, словно подкошенный, и почти сразу же провалился в глубокий сон.

…Ему снился лес – густой, дикий, неласковый к чужакам. Но в лесу этом он не был чужаком, он знал каждую тропку, слышал каждую пичугу, чуял след каждого зверя. Звери были слабыми, куда слабее его. И осознание того, что во всем лесу нет существа, страшнее и опаснее, чем он, пьянило. Он рвался вперед, не обращая внимания ни на звуки, ни на запахи, мчался по специально для него вымощенной лунной дорожке, пока не очутился на краю обрыва перед еще не вошедшей в полную силу луной. Когти вспороли землю, голова запрокинулась вверх – к луне, к хороводу звезд…

… А потом голове вдруг сделалось больно, словно кто-то дернул его за загривок, опрокинул на спину. Дмитрий оскалился, зарычал и… проснулся.