Сердце Зверя (СИ)

Пока длилась эта не самая веселая поездочка, Карин еще умудрялась не терять присутствия духа, но едва они оказались в городе, оптимизм испарился, как и надежда на что-то хорошее.

Все кончилось, она заперта в чужом городе, а скоро ее и вовсе подложат под какого-нибудь альфу, и тогда она окажется привязана к тому, кого никогда сознательно не хотела и не желала видеть рядом с собой.

Асфальт неприятно покалывал голые ступни, ноги колко покусывал холодный ветер, но Карин едва это замечала. Ей казалось, что наручники, в которых явно было серебро, держат не только ее руки, а все тело, придавливая к земле.

Тогда же Карин решила при первой же возможности покончить с собой. От жизни она не ждала ничего хорошего – особенно после того, как ее притащили в Гильдию и бросили в какую-то комнатушку: тесную, грязную и совершенно пустую. Там не было окон и мебели, и холод пола, на котором она сидела, забирался глубоко в ее тело, заставляя сжиматься в попытках сохранить крохи тепла.

Карин думала всю ночь о том, что ей делать дальше. Перспектива прожить всю жизнь в постели какого-нибудь чертового охотника ее не привлекала совершенно. Она ненавидела гильдейцев, из-за которых всю жизнь ей и ее стае приходилось убегать, прятаться, не имея возможности осесть на одном месте. И быть с одним из них… Этому сопротивлялось все ее нутро. Для Карин было совершенно очевидно, что больше ничего хорошего в ее жизни быть не может. Она вспоминала годы, которые провела рядом со своей стаей, и впервые так остро ощутила боль от ее потери. Она всегда была частью этой группы, членом стаи, она знала их всех, нянчилась с изредка появляющимися в стае волчатами, охотилась, защищала своих… В этом была ее жизнь, а теперь Карин оказалась лишена абсолютно всего. Жизнь стала пустой и бесцельной, и Карин было совершенно не жаль с нею расставаться. Конечно, она хотела жить. Ей было всего двадцать лет, и она хотела жить, но становиться чужой игрушкой и подстилкой, защищать какого-то гильдейского выродка из-за навязанной связи… Одна мысль об этом была ей отвратительна.

Карин едва дождалась утра, когда за ней должны были прийти, чтобы отвести ее куда-то еще. Конвоировали ее охотники, у которых по определению было при себе оружие, и Карин, даже не пытавшаяся вырваться или дернуться, послушно шла рядом с ними, усыпляя их бдительность. Наручники с нее никто не снимал, но сковали ее так, что руки Карин держала перед собой, а не за спиной. И в этом был ее шанс.

Едва охотники отвлеклись, Карин рванулась к одному из них, выхватывая спрятанный в ножнах нож, и, не давая альфам опомниться, всадила его себе куда-то в грудь. Ей показалось, что пронзившая ее боль ярко вспыхнула перед глазами, и больше она ничего не видела – пока не очнулась.

Карин мучительно хотелось разрыдаться, когда она поняла, что ничего не вышло. Рядом с ней сновали врачи, совершенно не обращая на нее внимания. Прикованный к кровати оборотень вреда им причинить не мог, да и с такой раной особо попрыгать бы не получилось.

Но Карин и не собиралась дергаться. На нее снова накатило отчаяние. Из-за скованных рук и ограниченности движений она банально промахнулась, и рана оказалась не смертельной. Карин даже не глядя на нее чувствовала, что тело уже исцеляется, стягивает ровные края раны, чтобы не оставить даже шрама. У нее ничего не вышло, и второго шанса ей уже не дадут. В этом Карин была совершенно уверена.

Так оно и оказалось. Рана затянулась через три недели, почти аккурат к полнолунию. Все это время Карин провела в цепях сначала в больничной койке, а потом ее поместили в комнату и приковали к стене, не давая ни шанса пошевелиться. В комнате, ко всему, еще и висела камера. Комната была, впрочем, лучше прошлой – полы здесь были покрыты толстым матрасом, но мебели все так же не было.

Еду в Карин впихивали вручную, будто бы она была не умеющим самостоятельно есть ребенком. Выходила из комнаты Карин раза три в день – и то в туалет. Во избежание повторения у конвоирующих ее альф при себе не было оружия, а саму Карин держали на каких-то препаратах, от которых ее постоянно тянуло в сон, а тело было ватным и до омерзительного слабым.

Чертовы препараты исчезли из ее жизни только в последние четыре дня перед полнолунием – и то потому, что ей нашли альфу.

Едва прошло действие препаратов, Карин ожила и снова начала пытаться освободить хотя бы руки, но в итоге только разодрала запястья в кровь, моментально вспенившуюся из-за серебра в наручниках. От дальнейшего членовредительства Карин отвлекло появление альфы – которым, будто в насмешку, оказался тот самый тип, которого она едва не загрызла в полнолуние и который отдал ей свою куртку.

- Опять ты, - безжизненным голосом констатировала Карин, не зная, радоваться ли ей тому, что этого альфу она хотя бы немного знает, или жалеть, что ей все-таки не удалось тогда вцепиться ему в горло.

- Ага, - отозвался альфа, садясь у стены напротив нее.