Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 5

Память…

– Вот и тебя зацепило, – Росио ловит бокалом луч падающего за каштаны солнца. Алого, завтра будет ветер. – Теперь неделю рифмовать будешь.

– Вряд ли, я стихов не пишу.

– Ты их не записываешь, но это хуже стихов, это судьба. От нее не отцепишься, но спеть можно.

– Так в чем же дело?

– В словах. – Огненная тревожная звезда рвется сквозь алатский – в Сэ другого не держат – хрусталь. – Твоих. Сочиняй, а я гитару настрою…

– О чем сочинять-то?

– Да хоть о закате. Он такой окровавленный.

– Это к ветру.

– Отлично… Окровавленный закат. Ветер.

– Грома близкого раскат. Вечер.

– Да услышит брата брат. Вечно…

Тех, кто нужен, не зовут, те, кто нужен, приходят сами. Проныра выскакивает из серой мглы и, вытягивая шею, почти стелется над снегами. Мгновенье назад ее не было, теперь есть. Золотая варастийка приближается стремительно, ее по-прежнему не замечают, но тем лучше. Прощай, Зверь, несись к своей скверне сам.

В родном Савиньяке он бы на подобный прыжок не отважился, здесь другого выхода нет. Руки хватают рыжую гриву и становятся видны; ощущать под собой спину лошади – быть живым. Скорее! Вперед и наискосок, прочь с дороги табуна. Свист ветра, дальний гром, алая вспышка становится звездой. Неужели он ошибся? Неужели нужно назад и всё заново? Нет, из мглы проступает башня с алым солнцем на вершине, такая знакомая!

Черный маяк на горизонте, черные птицы в вернувшемся небе, под ногами – выжженная земля, мимо по оврагу катится туман, на твоей рубахе кровь, вдали громовые раскаты, башня далеко и близко, солнце становится сердцем, ветер – пеплом. Рядом, совсем рядом, бьет рогатая молния, так это грозы выжгли травы? И травы ли?

Да услышит брата брат… Вечно!

7

Холодно… Очень холодно и тихо, но снег на лице тает, значит, жив.

– Проснулся? Вот и славненько!

– Ох, слава Создателю!

Он в седле, вокруг все свои – Раймон, Мишель, Дювье… Проныра стоит, опустив голову, на серый снег падают розоватые хлопья.

– Она… скакала?

– Мы все скакали, вслед за тобой. Потом она стояла, ты сидел, а мы прыгали вокруг. Дювье аж испугался.

– Тут испугаешься. Монсеньор, вы бы спешились… Ее ж поводить надо!

Спешиться? Прямо сейчас? Рукой шевельнуть, и то трудно. Ничего, смог развернуть бурю, сползти с седла тоже сможешь, уже смог… Теперь обнять лошадь за шею. Чтобы не упасть и чтобы сказать спасибо, ее ведь никто не спрашивал, хочет ли она нестись тропами Зверя.

Под сапогами скрипит, будто выговаривая, снег, незримая игла резко колет висок, в глазах рябит, но красное солнце над черным гребнем перелеска видно отчетливо, а туча – туча заметно отдалилась, причем в правильном направлении. И ветер ослаб, плащи треплет, но так, без злобы. Артиллерии тоже не слышно, только кони железом звякают и кот орёт! Они, конечно, от Вержетты прилично отмахали, но пушечные басы разносятся далеко. Значит, бою конец, значит, получилось!

– Монсеньор, я и не знал, что ваша того ж завода, что и монсеньоров!

– Что?

– Простите, запутался. Только сейчас разглядел, на вашей то же клеймо, что у Дракко. Полумориска Монс… герцога Эпинэ.

– Лэйе Астрапэ! – Рогатая молния на золотистой шкуре. Словно всегда тут была, хотя в саду у старухи Проныра клейма еще не носила. Что ж, вот тебе и доказательство, только чего?

– Монсеньор, вы что-то сказали?

– Возвращаемся.

– А вы как?

– Отлично.

Разбираться с сегодняшним приключением придется долго, но главное он, кажется, понял! Остается еще раз проверить на себе, а потом, если потребуется, на Талиге. Окровавленный закат… Вечер.

Санкт-Петербург – Москва, 2009–2018

Приложения

Приложение 1

Усач шипогрудый блестящий больнокусающий, превеликий как Бабочка. Известен также под краткими наименованиями королевский усач и марагонский дровосек. Как отмечается в некоторых бестиариях, этимология полного названия жука не вполне ясна, так как никакого сходства с бабочками у этого усача не заметно.