Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 5

– Известные как своим высоким положением, так и своим благочестием, добродетелью и преданностью дому Олларов дамы, – завел ликтор под уже привычный деревянный стук, – счастливы представить своему государю юных девиц, чья чистота и прелесть да станут украшением двора ее высочества Октавии, а в не столь отдаленном будущем – счастием достойных отпрысков Лучших Людей Талига.

Ручательницы отвечают за благонравие и скромность будущих подруг ее высочества, кои будут названы друг за другом сообразно титулам ручательниц и заслугам их фамилий перед Создателем и наместником Его…

– …а также, – пробормотал под нос Валме, сожалея, что его не слышит хотя бы Давенпорт, – «сообразно их воинским успехам и прилежанию».

Лентяй, сочинявший оглашаемую муть, явно содрал ее с Фабианового списка, но унаров хотя бы расставляли по местам, имея в виду их собственные достижения, а не породу.

– Это будет обидно капитану Гастаки, – с ходу решил Марсель, —

Ибо юные девы отнюдь не собаки.

В ответ наверху запиликали виолины, и на добродетельных дам и отважных кавалеров посыпались бумажные цветочки – розовенькие, голубенькие, беленькие… Поскольку о девах заранее не объявляли, то и правил никаких на сей счет не предписывалось, и Марсель счел возможным поймать парочку розовеньких, видимо, анемонов. Томный цветочный запах живо напомнил об ароматической воде, коей граф Ченизу щедро орошал письма «принцессы Елены». А ведь урготскую ласточку сегодняшнее представление оскорбило бы! То, что люди, полагающие себя умными, делают в расчете на тех, кого опрометчиво полагают безмозглыми, всегда обижает, а то и злит. Графиню Арлетту и вовсе разозлило на всю жизнь.

Схожесть затеянного Ноймариненами представления с жеребячьим выпуском настраивала на злобно-дурашливый лад, но понять здесь можно было немало. Валме сунул пойманный цветочек за скреплявшую кружева булавку и приготовился смотреть и запоминать. Увы, караулящий боковое, пусть и почетное, кресло виконт видел лишь церемониймейстера с подручными да восседавших напротив клириков и мужей из регентского совета, самым приметным из коих являлся мэтр Инголс.

Дядюшка Маркус предпочел остаться с супругой. Маркизов Фарнэби от Валмонов, если виконт не просчитался, отделяли Дораки, Фукиано, Рафиано, Креденьи и Гогенлоэ, причем дядюшкин соперник к мэтру Инголсу тоже не подсел. Это было мудро: законник лжегеренция затмил бы во всех смыслах.

Марсель представил по соседству с мэтром куда более солидного папеньку, испытал законную гордость и стал размышлять о дамах. По логике, первыми надлежало представлять молоденьких герцогинь, но из таковых в Старой Придде имелась лишь Гизелла Ноймаринен. Ее сбежавшую от бергеров сестру из уважения к родителям еще можно было счесть добродетельной вплоть до девственности, но возраст, возраст… Да и представлять королю кузин, с которыми он живет в одном замке, глупо. Оставалось проявить царственную скромность и оказать любезность гостям, благо в Старой Придде собралось не меньше дюжины дам, готовых незамедлительно предъявить эскадрон внучек, дочерей и прочих племянниц. Тут, правда, имелась закавыка в лице маркизы Фукиано, высокородностью бившей всех, кроме Георгии.

Правнучка маркизы Рената Колиньяр, пусть ее родитель и сидел под замком, оставалась герцогиней, и прав на фрейлинский патент у нее было не меньше, чем у внучек Манрика, коих взялись опекать Гогенлоэ. Маркус полагал, что в корыстных целях, но важнее было другое. Пустить ко двору отродье Манриков, обойдя при этом отродье Колиньяров, означало создать почву для отличного скандала, закатывать кои Фукиано умела, как никто.

На балконе отпиликало, поднявшийся сквознячок разметал разноцветные бумажечки, напомнив задумавшемуся виконту о вишневых весенних вьюгах. И о конском топоте. Гонец вез весть о гибели коня и мерзавца. Все так расстроились из-за Моро, что даже не смогли толком обрадоваться из-за Та-Ракана, а Рокэ так вовсе окаменел. Тогда это было понятно, но с чего изображать истукана сейчас?